Lade Inhalt...

В защиту Льва Троцкого

(Verteidigung Leo Trotzkis)

von Дэвид Норт (David North) (Autor:in)
©2018 372 Seiten

In Kürze verfügbar

Zusammenfassung

Лев Троцкий (1879–1940) относится к числу самых великих и спорных фигур в политической истории XX столетия. В продолжение своей жизни он был объектом злобной кампании лжи и обвинений со стороны сталинистского режима в Советском Союзе, кульминацией чего стало убийство изгнанного за пределы страны революционного лидера. Спустя более семи десятилетий после убийства Троцкого давно дискредитировавшие себя сталинистские искажения и фальсификации исторических событий нашли себе дорогу в ведущие издания академической литературы. В своем проницательном анализе и всестороннем опровержении биографий Льва Троцкого, написанных известными британскими историками — Робертом Сервисом, Яном Тэтчером и Джеффри Суэйном — Дэвид Норт поднимает тревожные вопросы, касающиеся состояния современного исторического знания.

«Эссе Дэвида Норта является весьма впечатляющей работой — детальной, скрупулезной и разрушительной в своей критике. Это большой вклад в дело защиты исторического наследия Троцкого».

Профессор Барух Кней-Пац, автор книги Социальная и политическая мысль Льва Троцкого

«Большим достижением является то, что Дэвид Норт, при всех своих пристрастиях, все же аргументирует предметным и объективным образом. Я был поражен точностью и обилием фактических деталей, при помощи которых он вскрывает искажения, клеветнические обвинения и фальсификации авторов вроде Роберта Сервиса. Одновременно он создает перед взором читателя потрет жизни и деятельности Льва Троцкого, который более соответствует исторической правде».

Профессор Герман Вебер (Мангейм), ведущий специалист по истории немецкого сталинизма и ГДР

Leseprobe

Inhaltsverzeichnis


Предисловие к русскому изданию

Настоящая книга, предлагаемая вниманию русскоязычной аудитории, во многом имеет уникальный характер. Это касается прежде всего ее содержания, посвященного разоблачению и опровержению Монблана клеветнических нападок, лжи и фальсификаций, десятилетиями фабриковавшихся против одного из двух ведущих лидеров Октябрьской революции 1917 года Льва Троцкого и повторяемых в нашу эпоху с новой силой как западной, так и постсоветской историографией.

Уникальность книги также в том, что она написана автором, который не просто является, без всякого преувеличения, лучшим специалистом в мире в области «троцковедения» в самом широком смысле этого слова — включая как политическую биографию Льва Троцкого, его идеи и перспективы, так и обстоятельства его личной судьбы. Дэвид Норт в течение более четырех десятилетий играет ведущую роль в Международном Комитете Четвертого Интернационала — организации, напрямую продолжающей традиции Левой оппозиции 1920–1930-х годов и Четвертого Интернационала, основанного Троцким в 1938 году в противовес контрреволюционному сталинистскому перерождению Коминтерна и Советского государства.

Дэвид Норт является также председателем международной редакционной коллегии Мирового Социалистического Веб Сайта — единственного в мире ежедневного онлайнового издания, последовательно выражающего и защищающего перспективу мировой социалистической революции, вдохновлявшую большевистскую партию в момент взятия ею власти в Октябре 1917 года.

То, что автор книги является не академическим ученым, а активно действующим политиком — это, скорее, большой плюс, чем недостаток. Все великие представители марксизма — возьмем ли мы основателей учения Маркса и Энгельса, или представителей более позднего поколения, таких как Ленин, Троцкий и Роза Люксембург, — никогда не отделяли необходимость выработки научных и последовательных социально-политических теорий от активнейшего участия в текущей борьбе за социализм. Они всегда стремились быть непосредственными лидерами политических организаций рабочего класса.

Эта особенность проистекает из самой сущности марксизма. В своих Тезисах о Фейербахе Маркс писал, что философы до сих пор стремились лишь различным образом объяснять мир, в то время как дело заключается в том, чтобы изменить его. Другими словами, только та общественная теория имеет право претендовать на подлинную научность и прогрессивность, которая, базируясь на общечеловеческих завоеваниях мысли, с самого начала исходит из необходимости быть ориентированной на наиболее передовые классовые силы своего времени и служить выражением их интересов. В эпоху капитализма такой силой является рабочий класс.

Принадлежность к академической среде открывает возможность систематически заниматься изучением определенных исторических и теоретических вопросов. Но это же создает и объективные препятствия, вызванные зависимостью от господствующих социально-политических условий, то есть в конечном счете от интересов правящей капиталистической элиты. Последняя контролирует государство и частные источники финансирования научных исследований, располагая также многими другими материальными инструментами влияния, и она кровно заинтересована в том, чтобы наука помогала ей удерживать свое господство, а не подрывать его.

В этом — одна из главных причин глубокого кризиса современной гуманитарной академической науки по всему миру. Период, когда многие ученые на Западе могли позволить себе относительную независимость, давно миновал. Усиление мирового кризиса капиталистической системы, в особенности начиная с рубежа 1970–1980-х годов, породило масштабный сдвиг вправо в академической среде. Целый слой бывших радикалов и «левых» времен студенческих и гражданских протестов 1960-х годов интегрировался в благополучные верхние слои среднего класса и трансформировался в прямых апологетов империализма.

Этой слой ныне открыто поддерживает политику ликвидации всех прежних социальных завоеваний и реформ, целиком оправдывает меры по упразднению базовых демократических прав (включая введение цензуры в Интернете) и установлению авторитарно-полицейского государства в ведущих государствах Западной Европы и США. В международных делах он оправдывает империалистические войны, ведущиеся на Ближнем Востоке и по всему миру под «гуманитарными» предлогами или фальшивыми лозунгами «демократизации».

Возникло целое явление, когда исторические вопросы целенаправленно ставятся на службу политической повестке дня властей предержащих. Поиск объективной истины подменяется фабрикацией ложных, но идеологически и политически выгодных правящей элите нарративов.

Новая кампания по шельмованию Троцкого, развязанная в течение последних двух десятилетий, преследует именно такую цель. Джеффри Суэйн, Ян Тэтчер и, в особенности, Роберт Сервис, полемике с которыми посвящена значительная часть данной книги, являются характерными представителями этой реакционной тенденции.

Причина новых попыток тотальной дискредитации Троцкого в том, что он выступает олицетворением идеи мировой социалистической революции. Это применимо к нему даже в большей степени, чем по отношению к Ленину, другому лидеру Октября 1917 года. Вследствие особенностей своей политической биографии, больше связанной с чисто «русскими» задачами, а также из-за того, что он ушел из жизни сравнительно рано, когда многие вопросы, являющиеся сегодня абсолютно решающими, еще только по-настоящему возникали в своем глобальном значении, Ленин стал объектом многочисленных попыток представить его «государственной» и национально ориентированной фигурой. Это, в частности, активно эксплуатировалось в рамках сталинистской теории «социализма в отдельной стране».

Не то с Троцким. Его вклад в подготовку и успех Октябрьской революции 1917 года, строительство основ Советского государства, а также его роль в борьбе против бюрократического перерождения СССР и развитии программы мировой социалистической революции в период мировой реакции 1930-х годов — все это настолько многосторонне и ­бесспорно, что фальсифицировать его идейное и политическое наследие можно только путем самой беззастенчивой лжи.

Тем важнее не оставить от этой лжи камня на камне — что и является задачей настоящей книги, которая вносит в это дело громадный и неоценимый вклад.

Защита идейно-политического наследия Троцкого есть одновременно и защита Октябрьской революции 1917 года, столетний юбилей которой исполнился в этом году.

Октябрьская революция 1917 года стала важнейшим событием во всей мировой истории и ее поворотным пунктом. Она открыла период сознательной интервенции рабочего класса в социальную жизнь с целью радикальной трансформации общества на основах эгалитаризма и подлинной демократии и освобождения его от любых видов эксплуатации и угнетения.

Октябрь 1917 года был единственным прогрессивным способом преодоления неразрешимых противоречий русского общества, и в этом смысле он вырос на национальной почве. Но Октябрьская революция была не просто национальным событием. Она стала ответом на кризис всей мировой капиталистической системы. По меткому замечанию Троцкого, любые национальные особенности являются специфическим проявлением общих мировых условий.

Октябрьская революция 1917 года представляла собой, по существу, стратегический план реорганизации всего мира в интересах самых широких слоев трудящихся — как единственная жизнеспособная альтернатива империалистическому варварству, войне и разрушению, которые с такой безжалостностью проявили себя в двух мировых войнах, Холокосте и других катастрофах XX столетия.

Победа большевиков была обеспечена благодаря правильной перспективе — теории перманентной революции, сформулированной Троцким еще в эпоху русской революции 1905 года и ставшей результатом длительного интеллектуального развития в российской и международной социал-демократии. Поначалу отвергавшаяся Лениным, она была принята им весной 1917 года в виде Апрельских тезисов, чему способствовало тщательное изучение Лениным экономической природы империализма в годы Первой мировой войны.

Согласно теории перманентной революции, только пролетариат и его партия, ведя за собой широкие слои крестьянства, является силой, способной довести революцию против остатков феодализма в лице помещичьего землевладения и самодержавия до решительной победы. Но возникший новый революционный режим не сможет ограничиться одними буржуазными мерами, он будет неизбежно вторгаться в отношения частной собственности, переходя к реализации социалистической программы. Успехи на этом пути неотделимы от возможности опереться на новейшие технические достижения мирового хозяйства, что мыслимо лишь в условиях победоносных пролетарских революций в Европе.

Залогом успешности русской революции является ее расширение и поддержка в международном масштабе — в этом были абсолютно едины Ленин и Троцкий, ведя партию большевиков на завоевание власти в 1917 году.

Разработанная первоначально применительно к условиям России, теория перманентной революции имеет в современную эпоху универсальное международное значение. Она утверждает, что даже простая защита прежних социальных завоеваний и базовых демократических прав невозможна иначе, как только на основе независимой революционной мобилизации рабочего класса, ориентированного на программу интернационального социализма.

Для России историческое значение теории перманентной революции состоит еще и в том, что она дает ключ к пониманию бюрократического перерождения большевистской партии и советского государства. Гангрена бюрократического перерождения развилась в условиях, когда новый режим рабоче-крестьянской диктатуры оказался перед лицом длительной изоляции при сохранении социально-экономической отсталости национального хозяйства, которую не смогли по-настоящему устранить даже громадные успехи в промышленном развитии, достигнутые советским обществом после Второй мировой войны.

Победа сталинизма, являясь формой свирепой националистической реакции на интернациональные перспективы Октября, привела советское общество ко многим ненужным жертвам, экономическим и моральным издержкам и страданиям, которые, хотя и не имели прямого отношения к социализму как таковому, существенно подорвали веру в него в советском и международном рабочем классе.

Одним из самых гнусных преступлений сталинизма стало развязывание в 1930-е годы кровавого геноцида против целого слоя интеллигенции и рабочих, представлявшего собой лучшие марксистские кадры и воплощавшего живой опыт и культуру революции. Гигантская травма Большого террора так и не была преодолена до конца советского периода и способствовала успеху будущей программы капиталистической реставрации, начатой Горбачевым.

В международных делах сталинистская теория «социализма в одной стране» дополнялась концепцией «мирного сосуществования с капитализмом». Вместо борьбы за свержение капиталистических режимов путем построения революционных коммунистических партий советская бюрократия систематически саботировала и подавляла борьбу рабочего класса по всему миру в расчете на гарантии со стороны ведущих империалистических держав относительно того, что они не будут пытаться силой оружия свергнуть правящий режим в СССР.

Политически экспроприировав пролетариат, бюрократия в течение определенного периода продолжала защищать национализированные отношения собственности, рассматривая их как источник своих материальных привилегий. Но даже поступая так, она делала это своими собственными методами, которые деморализовывали рабочий класс, подавляли его дух, самостоятельность и инициативу и находились в непримиримом противоречии с задачами социалистического строительства.

Советские трудящиеся испытывали глубокую ненависть к новой номенклатурной аристократии. По существу, вся история советского общества с конца 1920-х до конца 1980-х годов представляет собой цепь непрерывных попыток правящей бюрократии создать условия для расширения своего господства на имущественные отношения и обеспечить тем самым реставрацию капитализма, и стихийных попыток советского рабочего класса найти путь к программе новой политической революции на базе социально-экономических завоеваний, выросших из Октября 1917 года, — программе, которая с самого начала была ясно сформулирована и провозглашена Четвертым Интернационалом.

Важным поворотным пунктом стал рубеж 1960–1970-х годов и так называемый брежневский застой. В отличие от господствующих до сих пор представлений о том, что это было время, когда советское общество вступило в пору кризиса и упадка, а «коммунистический проект» себя полностью исчерпал, главной чертой этого периода был все более нараставший переход широких слоев бюрократии к ориентации на восстановление «рыночной экономики».

В этот процесс активно включились влиятельные верхние слои советской интеллигенции, наиболее известными представителями которой стали такие фигуры, как писатель Александр Солженицын, физик Андрей Сахаров и поэт Иосиф Бродский. Независимо от особенностей их собственных политических представлений, для всех них был характерен злобный антикоммунизм и слепое преклонение перед буржуазным обществом.

Возникшее на этой почве движение «либерально-западных диссидентов» долгое время рассматривало себя как «демократическую» альтернативу официальному «коммунизму». В действительности эта среда лишь прямо и открыто формулировала то, что втайне уже широко обсуждалось в бюрократической среде и выражало ее все более ясно осознаваемые наклонности.

«Диссиденты» были инструментом, при помощи которого сталинистская бюрократия начала вести «диалог» с империалистическим Западом, одновременно внедряя в советское общество пессимизм и разочарование в перспективах социализма.

Многие из тех диссидентов, которые в годы брежневского «застоя» уехали из Советского Союза, вскоре обнаружили, что их самые радикальные антикоммунистические идеи начали проповедоваться в период горбачевской «перестройки» с самых высоких трибун КПСС.

Международный Комитет Четвертого Интернационала был единственной в мире организацией, которая на фоне крикливой эйфории по поводу горбачевской «перестройки» и «гласности», полностью разделявшейся на Западе большинством из предшественников нынешних псевдо-левых, настаивала, что политика Горбачева представляет собой не «возрождение социализма», а полный отказ даже от видимости марксизма, и ведет к реставрации капитализма и краху СССР.

Этот анализ, базировавшийся на теоретическом и политическом наследии Троцкого, полностью оправдался дальнейшим ходом событий.

Выступая в рабочем клубе в Киеве 3 октября 1991 года, спустя всего несколько недель после провала августовского путча, организованного наиболее консервативными группами сталинистской бюрократии, и за два месяца до юридического упразднения Советского Союза, Дэвид Норт говорил:

«Те, кто утверждает, что Советский Союз или то, что от него осталось, должен лишь войти в мировой рынок, чтобы разрешить нынешние проблемы, полностью игнорируют многие ключевые исторические и хозяйственные вопросы … В этой стране капиталистическая реставрация может произойти лишь на основе масштабного уничтожения уже существующих производительных сил и всех социально-культурных учреждений, которые от них зависят. Иначе говоря, интеграция СССР в структуру мирового империалистического хозяйства на капиталистических основах означает не медленное развитие отсталой национальной экономики, а быстрое разрушение хозяйства, которое поддерживало условия жизни, которые по крайней мере для рабочего класса, стоят гораздо ближе к условиям передовых стран, чем “третьего мира”».

Оглядываясь назад с точки всего горького опыта постсоветской истории, было бы глубокой наивностью и полным игнорированием реальных фактов полагать, что СССР мог рухнуть так быстро и с такими катастрофическими последствиями, если бы не коллективный заговор тоталитарной бюрократии по его разрушению, подготовленный многими десятилетиями преступлений и предательств, совершенных советским сталинизмом против рабочего класса и социализма.

Далеко не все были ослеплены демагогией и ложью «нового мышления». Вадим Роговин, известный советский социолог и историк, был среди тех, кто поднялся до осознания связи между судьбой Советского Союза и перспективой социалистического интернационализма, сконцентрированного в программе современного революционного троцкизма.

Завязав тесные отношения с Международным Комитетом, Вадим Роговин смог в короткий срок — между 1992 и 1998 годами — создать монументальное семитомное исследование под названием «Была ли альтернатива?», посвященное борьбе Левой оппозиции в ВКП(б) и международном рабочем движении в 1920–1930-е годы против сталинистского бюрократического перерождения. Эта работа до сих пор остается непревзойденным образцом исторического исследования — в особенности на фоне позорного упадка уровня исторических работ в современной России.

Отношение к Троцкому до сегодняшнего дня остается водоразделом, отделяющим тех, кто стремится к поиску и установлению объективной исторической правды, от вульгарных конъюнктурных фальсификаторов. Есть глубокая ирония в том, что если до 1991 года Троцкого ругали за то, что он якобы не был настоящим большевиком и революционером, то после 1991 года его шельмуют как одного из признанных лидеров Октябрьской революции.

Абсолютное большинство работ, написанных о нем в России за последние годы, едва ли заслуживают даже упоминания из-за их откровенно макулатурного характера. Они образуют мутный поток современного неосталинизма, оказавшегося востребованным для идеологических нужд новой капиталистической олигархии. В рамках этого уродливого взгляда преступления Сталина оправдываются как якобы неизбежные и необходимые издержки на пути строительства великой национальной супердержавы. Все эти работы выглядят грубым убожеством даже на фоне той литературы халтурщиков из рядов новой постсоветской школы исторических фальсификаций, которая возникла в западной историографии и подробно рассматривается и разоблачается в данной книге.

Год столетия Октябрьской революции стал поводом для новой серии злобных нападок на фигуру Троцкого. Особенно одиозно выглядит сериал Троцкий, показанный по Первому каналу российского телевидения в первой декаде ноября. В нем Троцкий изображен циничным и беспощадным ницшеанцем, дьяволом во плоти, «сверхчеловеком», готовым на любые жертвы ради собственной неутолимой жажды власти. Эта бездарная, хотя и дорогостоящая, густо замешанная на антисемитизме стряпня олицетворяет собой то глубокое презрение к исторической — и, можно добавить, эстетической — правде, которое пустило столь глубокие корни в современной российской интеллектуальной и культурной элите.

Подобное состояние умов санкционируется на уровне официальных государственных доктрин. По убеждению российского министра культуры Владимира Мединского, миф — это тоже факт. «История всегда субъективна и опосредована», — утверждает он, открыто настаивая на том, что цель исторической науки и культуры — создавать выгодные власти мифы.

Между тем многочисленные опросы, проведенные в год столетия Октябрьской революции, показывают, что широкие слои российского общества все в большей степени видят в советской истории нечто такое, утрата чего стала подлинной трагедией, оставившее в сознании народа незаживающую рану. Быстро растут также симпатии и положительное отношение к Октябрю 1917 года. Все это — безошибочные признаки стихийно складывающихся предпосылок для нового революционного подъема.

Автор настоящих строк твердо убежден в том, что настоящий Лев Троцкий, а также неотделимая от его имени подлинная правда об Октябрьской революции и судьбе Советского Союза найдет дорогу к массовому российскому читателю. Книга Дэвида Норта — отличный помощник на этом пути, идя по которому, рабочий класс и широкие слои молодежи и интеллигенции России смогут сбросить с себя наконец обветшалую пелену старой лжи и обмана и увидеть в своем прошлом ответы на те вопросы, которые так настоятельно требуют своего решения сегодня.

Владимир Волков

Санкт-Петербург

27 декабря 2017 г.

Предисловие ко второму изданию на английском языке

Во введении к первому изданию книги В защиту Льва Троцкого я отмечал, что даже спустя 70 лет после убийства великого революционера XX столетия его жизнь остается предметом не одних только исторических дебатов, но также частью современных политических разногласий. Хотя политическая карьера Троцкого связана с первыми четырьмя десятилетиями XX века, нет признаков того, что страсти, возбуждаемые его делами и идеями, ослабли, — даже когда мы достигли середины второго десятилетия XXI столетия. Настоящее, второе, расширенное издание книги В защиту Льва Троцкого выросло из споров, порожденных публикацией первого издания.

Книга В защиту Льва Троцкого была написана как ответ на политически мотивированные атаки против Троцкого, замаскированные под биографии, выпущенные тремя британскими академическими историками — Яном Тэтчером, Джеффри Суэйном и Робертом Сервисом. Книга показала, что эти псевдо-биографии нарушают базовые стандарты исторического исследования. Они являются лживыми и злобными попытками уничтожить своего героя и состоят из искажений, полуправды и откровенных фальсификаций.

Ни один из трех авторов не попытался опровергнуть мое разоблачение их книг. Тэтчер, Суэйн и Сервис, по всей вероятности, посчитали, что их профессиональные коллеги, не говоря уже про прессу, пройдут мимо того, что является историографическим эквивалентом убийства. Кроме всего прочего, они убеждали себя: кто станет возражать против клеветы на Троцкого, имя которого служит синонимом мировой социалистической революции? Возможно, троцкисты. Но кто из медийного или академического истеблишмента захочет обратить внимание на их критику?

Профессор Роберт Сервис из Оксфордского университета, наиболее известный и наименее компетентный из всего трио, выглядел особенно уверенным в том, что разоблачению его бесчестной исторической стряпни будет уделено минимум внимания. Написанная им биография была опубликована в Британии в 2009 году под шумные одобрения антикоммунистических критиков, которые были весьма рады осыпать похвалами автора, книга которого в несколько приглаженном виде выразила их собственные предрассудки и ненависть. Восторги, извергшиеся из уст британской правой бульварной прессы, дошли до ушей Сервиса и в результате один книжный магазин в Лондоне организовал встречу с автором, на которой профессор неосторожно признался в том, что являлось действительной целью его работы: «В старине Троцком еще теплится жизнь. Но если ледоруб его не прикончил, то я надеюсь, что мне удалось это сделать»[1].

Но внезапно в разгар высокомерного самолюбования Сервиса явилась беда. Возмездие возникло в форме обзора в июньском выпуске журнала The American Historical Review 2011 года. Вслед за публикацией в Британии сервисовский Троцкий был опубликован в Соединенных Штатах издательством Гарвардского университета. Книга В защиту Льва Троцкого обратила внимание на интеллектуально позорный характер участия престижного академического издательства в появлении на свет карикатурной поделки Сервиса. Журнал The American Historical Review подошел к делу со всей серьезностью и попросил историка из Стэнфордского университета Бертрана Пэтноуда подготовить рецензию одновременно на две работы — сервисовского Троцкого и мою В защиту Льва Троцкого. Основанием для привлечения Пэтноуда стало то, что незадолго до того он выпустил книгу Троцкий: Крушение революционера, в которой рассматривались последние годы жизни Троцкого как изгнанника в Мексике.

Результат оценки двух книг Пэтноудом выразился в безусловной поддержке моей критики, став разрушительным приговором сервисовской работе. Пэтноуд написал:

«Имея в виду политическую тенденцию Норта, его можно подозревать в стремлении очернить Сервиса. Но тщательная проверка книги Норта показывает, что его критика Сервиса является, по словам известного специалиста по Троцкому Баруха Кней-Паца, “детальной, скрупулезной, доказательной и разрушительной”»[2].

Пэтноуд не только суммировал мои претензии к Сервису, но также внес добавления со своей стороны. Он заявил, что фактические ошибки в книге Сервиса имеют «прямо-таки детский» характер, и с явным презрением подчеркнул, что в нападках на Троцкого Сервис «не позволяет фактам говорить самим за себя». «Будучи неспособен подтвердить свое мнение, — пишет Пэтноуд, — Сервис обращается к грубым фразам и клевете, чтобы доказать читателям, каким ужасным человеком был Троцкий»[3].

Завершая свою рецензию, Пэтноуд констатировал:

«Норт называет биографию Сервиса “халтурой” (p. 140). Это сильно сказано, но вполне оправданно. Издательство Гарвардского университета санкционировало издание книги, которая не соответствует базовым стандартам исторической науки»[4].

Будучи публично обвинен со страниц авторитетного академического журнала в небрежном исследовании и намеренной фальсификации исторических фактов, Сервис не попытался выступить в защиту своей книги. В итоге его молчание равнозначно академическому эквиваленту признания вины nolo contendere [лат. «нет возражений»]. Сервис не оспорил выдвинутые против него обвинения.

Однако, несмотря на то что в Соединенных Штатах сервисовская биография была разоблачена как «халтура», уважаемое германское издательство «Зуркамп» (Suhrkamp) объявило о своем намерении выпустить немецкое издание Троцкого Сервиса. То, что издательство «Зуркамп» выразило желание связать себя с работой, подобной книге Сервиса, стало, наряду с более ранним решением издательства Гарвардского университета, тревожным признаком упадка интеллектуальных стандартов даже среди наиболее престижных издательств. В продолжение десятилетий имя «Зуркампа» появлялось на книгах, написанных на немецком языке самыми прославленными авторами. Более того, «Зуркамп» могло бы по праву гордиться тем, что исторически связано с литературным наследием Троцкого. Издательство возникло на базе «Издательства Фишера» (S. Fischer Verlag), которое в 1931 году опубликовало автобиографию Троцкого Моя жизнь [Mein Leben] — за два года до прихода Гитлера к власти в Германии. Петер Зуркамп, прежде работавший в «Издательстве Фишера» редактором, был арестован Гестапо в 1944 году. Он пережил заключение в концентрационном лагере и основал носящее его имя издательство вслед за разделением «Издательства Фишера», произошедшим в 1950 году.

Учитывая неординарную историю этой фирмы, решение «Зуркампа» опубликовать дискредитированную биографию Сервиса напугало группу 14 известных историков из Германии, Австрии и Швейцарии, специализирующихся на вопросах, связанных с советской историей. Благодаря помощи моих товарищей из германской Партии Социалистического Равенства историкам было послано немецкое издание книги В защиту Льва Троцкого [Verteidigung Leo Trotzkis, Mehring Verlag, 2010]. Они также получили рецензию профессора Пэтноуда на поделку Сервиса.

30 июля 2011 года 14 историков направили «Зуркампу» письмо, в котором призывали издательство пересмотреть решение о публикации биографии. В письме говорилось:

«Норт и Пэтноуд отметили целый ряд допущенных Сервисом фактических ошибок (включая неверную информацию относительно биографических фактов и исторических событий, ошибки в географических названиях и написании имен, вплоть до вопиющих искажений, например, по поводу позиции Троцкого об автономии и “пристрастности” в искусстве и литературе). Источники Сервиса недостоверны. Источники, которые трудны для доступа и которые едва ли могут быть проверены большинством читателей, часто не имеют ничего общего с высказываемыми утверждениями или демонстрируют нечто прямо противоположное. Вопреки сделанному издательством Suhrkamp объявлению, Сервис не пытался исследовать вопросы о Троцком и Сталине “беспристрастным и подлинным” образом. Вместо этого целью его работы является дискредитация Троцкого, и, к несчастью, он часто использует выражения, напоминающие сталинистскую пропаганду»[5].

Историки приняли решение не придавать свое письмо огласке в течение нескольких месяцев, чтобы дать «Зуркампу» время для рассмотрения их возражений и дополнительной внимательной проверки текста Сервиса. Не получив ответа от «Зуркампа», историки в ноябре 2011 года опубликовали свое письмо. Несмотря на молчание «Зуркампа», письмо историков не осталось без последствий. Издательство «Зуркамп» отложило выход биографии Сервиса. В ответ на запросы прессы издательство заявило, что решило привлечь стороннего редактора для проработки исходного текста.

Несмотря на осуждение биографии 14 весьма уважаемыми европейскими историками и решение издательства отложить публикацию в Германии, Сервис не выступил с публичной защитой своей книги. Однако в буржуазной печати была начата политическая кампания, чтобы принудить «Зуркамп» к скорейшему изданию биографии Сервиса. Ведущую роль в этих усилиях взяла на себя газета Neue Zürcher Zeitung. В войне против Троцкого и троцкизма Швейцария решила не обращать внимания на свою традиционную политику нейтралитета. Профессору Ульриху Шмиду из Университета Санкт-Галлена NZZ предложила написать две статьи в защиту Сервиса. Шмид постарался, по мере возможности, приуменьшить значение «маленьких ошибок» в книге Сервиса. Признавая, что Сервис дал «неточное описание исторических событий», использовал «ненадежные примечания» и проявил «избирательное предпочтение в отношении воспоминаний, которые изображают Троцкого в неблагоприятном свете», — подобные ошибки, по мнению Шмида, не обесценивают общую ценность книги. «… Ни Норт, ни Пэтноуд, — написал санкт-галленский историк,— не способны представить доказательств, которые опрокинули бы фундаментальную критику Сервисом революционного фанатизма Троцкого и его готовности использовать насилие»[6].

Шмид выступил с защитой книги Сервиса, исходя из чисто политических и идеологических мотивов. Соответствует ли книга Сервиса стандартам академического исследования — это, по мнению Шмида, не имеет значения. Важно то, что Сервис осуждает «революционный фанатизм» Троцкого.

В июле 2012 года, после почти годовой задержки, издательство «Зуркамп» в конце концов опубликовало сервисовского Троцкого. За исключением второстепенных косметических поправок, новая версия книги, выпущенная «Зуркампом», едва ли чем-то отличалась от оригинальной англоязычной версии.

Из четырех новых частей, вошедших в данное расширенное издание В защиту Льва Троцкого, три были подготовлены как лекции для немецкой аудитории в Берлине, Лейпциге и Майнце. Они были написаны в качестве ответа Шмиду и другим апологетам отталкивающей работы Сервиса. Еще одна часть представляет собой текст выступления в Соединенных Штатах на конференции Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований в Лос-Анджелесе в 2010 году. В нем представлена оценка Троцкого как исторической фигуры спустя семьдесят лет после его убийства. В этом выступлении, в отличие от трех остальных, невозможно было более воздерживаться от полемического тона.

Я был вынужден ответить на еще один шквал антитроцкистских фальсификаций, вышедших из-под пера российского историка Роя Медведева. В течение трех десятилетий, предшествовавших распаду Советского Союза в 1991 году, Медведев создал себе международную репутацию историка-диссидента. Хотя он никогда не был троцкистом, Медведев в своих ранних работах — особенно примечательна книга К суду истории — признавал, хотя и осторожно, выдающуюся роль Троцкого в Октябрьской революции 1917 года, Гражданской войне и борьбе против сталинизма. Но к 2010 году Медведев целиком приспособился к реакционной атмосфере путинской России. Он оставил принципы, которых когда-то придерживался, и выступил с осуждениями Троцкого в самой грубой манере.

Не будет чересчур неразумным надеяться, что с публикацией этого второго издания не возникнет более необходимости прилагать дальнейшие усилия по защите Троцкого от клеветнической лжи. Но политически это было бы наивным. Жизнь Троцкого будет оставаться предметом острейших разногласий до тех пор, пока его идеи сохраняют способность влиять на текущую политическую и социальную борьбу. Направленные против Троцкого атаки нацелены не только против исторической фигуры, но против человека, чье представление о мировой социалистической революции остается вплоть до сего дня источником вдохновения и надежд для будущего человечества. Полемика, выросшая из интересов противостоящих классовых сил и выражающая их борьбу, будет продолжаться.

Дэвид Норт

Детройт

7 марта 2013 г.

[1] Выступление Роберта Сервиса в книжном магазине Daunt Books в Лондоне 22 октября 2009 г.

[2] The American Historical Review, Vol. 116, No. 3 (June 2011), p. 900. См. тж. Приложение I.

[3] Ibid, p. 901.

[4] Ibid, p. 902.

[5] Письмо историков немецкому издательству «Зуркамп» по поводу биографии Роберта Сервиса о Троцком, 30 июля 2011 г., опубликовано 19 ноября 2011 г., https://www.wsws.org/de/articles/2011/11/brie-n19.html (дата обращения: 4.3.2018). См. тж. Приложение II.

[6] Ulrich Schmid, «Streit um Trotzki», Neue Zürcher Zeitung, 21. Februar 2012, https://www.nzz.ch/streit_um_trotzki-1.15187157 (дата обращения: 4.3.2018).

Введение

Лев Троцкий в Койоакане, Мексика, 1940 г.

Лев Троцкий в Койоакане, Мексика, 1940 г.

Трудно представить другую политическую фигуру ХХ века, а возможно, всей мировой истории, которая вызывала бы по своему адресу такой поток проклятий и лжи, как Лев Троцкий. Особый накал ненависти, направленный против Троцкого и продолжающийся даже спустя семьдесят лет после его смерти, связан с его уникальной исторической ролью. Троцкий стал не только вождем первой социалистической революции, но также и непримиримым противником сталинистского режима, который эту революцию предал. Советского Союза больше не существует, сталинистский режим оказался в «мусорной яме истории». Но Троцкий продолжает оставаться современной политической фигурой. Значение его жизни для мировой истории выходит за рамки его роли в русской революции. Лев Троцкий был прежде всего великим трибуном и теоретиком мировой социалистической революции. Страсти, вызываемые его именем, свидетельствуют о непреходящем значении идей Троцкого. Споры о Троцком вовсе не ограничены вопросами прошлого. Они не в меньшей степени о том, что происходит в мире сегодня, и о том, что может произойти в будущем.

В октябре 1917 года Троцкий сыграл, наряду с Лениным, ведущую роль в захвате власти большевиками. Его роль в свержении буржуазного Временного правительства не ограничивалась непосредственным руководством восстанием в Петрограде. Конечно, именно Ленин между апрелем и октябрем 1917 года политически нацелил большевистскую партию на взятие государственной власти. Но стратегическая линия Ленина во многом опиралась на теорию перманентной революции, разработанную Троцким. Более того, выживание советского режима и конечная победа в Гражданской войне, бушевавшей в 1918–1921 годах, в немалой степени зависела от действий Троцкого в качестве главного организатора и командующего Красной армией.

Окончание Гражданской войны стало поворотным пунктом советской истории, а также в том, что касалось роли Троцкого в руководстве ВКП(б). Хотя это не сразу стало понятным, принятие в 1921 году новой экономической политики с ее ориентацией на рынок — советский режим был вынужден пойти на эти меры в ответ на бедственное положение страны после семи лет мировой войны, революции и Гражданской войны — усилило консервативные политические тенденции в российской Коммунистической партии. Вовлечение большого числа членов партии, включая многих «старых большевиков», в быстро расширявшийся аппарат государственной и партийной бюрократии также способствовало развитию этого процесса. Поражения, пережитые революционным движением в Центральной и Западной Европе между 1919 и 1923 годами, в частности, провал Германской революции в 1923 году, воспрепятствовали возможности преодолеть огромные социальные и экономические проблемы большевистского режима при помощи своевременно возникших дружественных социалистических режимов.

В результате непрерывного внутреннего и международного давления в партии сформировалась среда, стремившаяся по-иному сформулировать основную цель советского режима — в направлении, противоположном перспективе мировой революции, которая вдохновляла Октябрьский переворот и с которой был неразрывно связан Троцкий. До 1923 года представление о том, что развитие социализма в России не может быть достигнуто на национальной основе, принималось в качестве незыблемого постулата марксизма. Россия с ее преобладающим большинством крестьянского населения и ограниченной промышленной базой не располагала ресурсами для социалистического переустройства своей экономики. Хотя советское правительство должно было терпеливо работать над развитием экономической базы социалистического хозяйства, успех всего социалистического проекта зависел от победы рабочего класса в передовых центрах капитализма. Но эта интернационалистическая перспектива была отодвинута в сторону автаркической, по своей сути, концепцией хозяйственного развития СССР как национального государства. Новое представление нашло свое выражение в программе «социализма в отдельной стране», выдвинутой в 1924 году Сталиным и Бухариным. Эта националистическая переориентация совпала с растущим пониманием среди бюрократии того, что ее собственные привилегированные позиции неразрывно связаны с национальной государственной властью.

Попытка Троцкого осенью 1923 года обратить внимание на симптомы бюрократизации внутри Компартии и советского государства сразу же натолкнулась на яростную ответную политическую кампанию — явный признак того, что его критика затронула важные материальные интересы. Болезнь Ленина и его уход из жизни в январе 1924 года оставили Троцкого без незаменимого политического союзника. С самого своего начала кампания против Троцкого приняла форму исторических фальсификаций. Его фракционные противники в правящем Политбюро начали искажать старые дореволюционные разногласия между Лениным и Троцким. Теория перманентной революции, которую все вожди партии до того момента принимали как теоретическое обоснование взятия власти большевиками, теперь стала осуждаться как главная ересь Троцкого. По мере того как ширилась борьба против Троцкого и «троцкизма», стал отрицаться даже его вклад в победу Октябрьской революции. В 1918 году Сталин писал:

«Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета тов. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана, прежде всего, и главным образом, тов. Троцкому»[1].

Но всего шесть лет спустя, в ноябре 1924 года, Сталин заявил, что «никакой особой роли ни в партии, ни в Октябрьском восстании не играл и не мог играть Троцкий, человек сравнительно новый для нашей партии в период Октября»[2]. Такая наглая ложь не могла быть простым результатом политического соперничества и мелких интриг. Под спудом лжи скрывались материальные и политические интересы новой бюрократической элиты. Сталинистский режим был вынужден фальсифицировать историю, чтобы маскировать противоречие между публично объявляемыми революционными претензиями и своей подлинной политикой по защите материальных интересов, несовместимых с социализмом. Как писал впоследствии Троцкий, ложь является «основным идеологическим цементом бюрократии»[3].

В конце 1927 года Троцкого исключили из ВКП(б) и сталинизированного Коминтерна и выслали в далекую Алма-Ату неподалеку от границы с Китаем. В январе 1929 года его выслали из Советского Союза. Попытки Сталина подавить огромное политическое влияние Троцкого и искоренить в советских массах его сохраняющийся авторитет потребовали систематической фальсификации истории революции. В течение менее чем десяти лет первоначальные фальсификации 1923–1924 годов как метастазы раковой опухоли разрослись в ужасную серию Московских процессов. Чудовищные обвинения, выдвинутые на них против Троцкого и всех главных вождей Октябрьской революции, предоставили Сталину предлог для истребления сотен тысяч самых ярких представителей революционной социалистической интеллигенции и пролетариата внутри Советского Союза. Любое страшное обвинение, каким бы невероятным оно ни выглядело, годилось для целей сталинского режима. Троцкого осуждали как непримиримого врага советского народа, кровавого конспиратора, организатора актов саботажа и террора против СССР. В зависимости от конъюнктурных политических альянсов Сталина Троцкий изображался то агентом фашистской Германии, то наемником британского империализма.

Из своей далекой ссылки в Мексике Троцкий, не сдаваясь, продолжал борьбу против тоталитарного режима Сталина. В начале 1937 года, призывая к созданию международной комиссии по расследованию Московских процессов, Троцкий объяснял, в чем состоит значение опровержения сталинской лжи:

«Московские преступления совершаются под знаменем социализма. Этого знамени мы не отдадим мастерам подлога. Если наше поколение оказалось слишком слабо для осуществления социализма на земле, мы передадим знамя незапятнанным нашим детям. Борьба, которая предстоит, далеко превосходит значение отдельных лиц, фракций и партий. Это борьба за будущее всего человечества. Она будет суровой. Она будет долгой. Кто ищет физического покоя и душевного комфорта, пусть отойдет в сторону. Во время реакции удобнее опираться на бюрократию, чем на истину. Но все, для которых социализм — не пустой звук, а содержание нравственной жизни, — вперед! Ни угрозы, ни преследования, ни насилия нас не остановят. Может быть на наших костях, но истина восторжествует. Мы ей проложим дорогу. Она победит. И под грозными ударами судьбы я буду считать себя счастливым, как в лучшие дни своей юности, если вместе с вами смогу содействовать ее победе. Ибо, друзья мои, высшее человеческое счастье состоит не в эксплуатации настоящего, а в подготовке будущего!»[4]

Три года спустя, в августе 1940 года, Троцкий был убит агентом советской политической полиции. Но государственная кампания фальсификаций, в которой с энтузиазмом участвовали сталинистские прокремлевские «коммунистические» партии, продолжалась еще десятки лет. Даже после того как Хрущев осудил преступления Сталина в 1956 году, анафема в отношении Троцкого в Советском Союзе не была отменена. Наоборот, радикализация рабочих и молодежи в 1960-е годы, сопровождавшаяся ростом интереса к жизни и идеям Троцкого, вызвала интенсификацию политической и идеологической кампании кремлевской бюрократии против троцкизма. Эта кампания продолжалась практически до самого конца Советского Союза. Лишь в последние годы правления Михаила Горбачева изображение Троцкого как главного врага социализма обрушилось под давлением потока публикаций скрытых до того исторических документов. Его решающая роль в победе Октябрьской революции была наконец признана, пусть и с неохотой и со многими оговорками. Но, в отличие от всех остальных большевистских вождей, осужденных на расстрел во время Московских процессов, советское правительство так и не реабилитировало Троцкого в официальном порядке. Несмотря на сохранявшуюся, хотя и несколько скомканную, официальную враждебность советского режима, интерес к жизни и работам Троцкого в Советском Союзе быстро рос. Советские историки впервые получили возможность работать в давно закрытых архивах и начали открыто писать о Троцком. Самым выдающимся результатом этого нового положения стала работа советского социолога и историка Вадима Захаровича Роговина (1937–1998 гг.), семитомное исследование которого о троцкистской оппозиции сталинизму между 1923 и 1940 годами следует считать шедевром советской/российской исторической литературы.

Можно было предполагать, что распад Советского Союза в 1991 году прекратит наконец длившуюся десятилетия кампанию клеветы против Троцкого. Выдвинутые им в адрес сталинизма обвинения были подтверждены, по существу, даже в мелких деталях. Даже обстоятельства распада СССР — когда правящая бюрократия начала заново вводить капитализм, а рыночные механизмы были задействованы для обогащения целого слоя партийных функционеров — соответствовали политическому и экономическому сценарию, который Троцкий описал за полвека до этого в провидческой книге Преданная революция.

Однако новая политическая ситуация не способствовала честной оценке исторической роли Троцкого. В «новой» России немалое число сталинистских функционеров — тех, кто в прошлом осуждал Троцкого как врага Октябрьской революции, — теперь превратились в злобных антикоммунистов и стали осуждать Троцкого за то, что он руководил Октябрьской революцией. Более того, распад СССР освободил бывших государственных и партийных функционеров от даже чисто церемониальной приверженности марксовому социализму. Сталинистская идеология и политическое мировоззрение завершили свою естественную эволюцию в сторону открыто правонационалистического русского шовинизма. Среди тех элементов, которые собираются на демонстрации в Москве, где вместе с плакатами Сталина развеваются флаги с фашистской свастикой, ненависть к Троцкому и социалистическому интернационализму является ключевым связующим звеном между их политическим прошлым и настоящим.

Данная книга описывает сходный, но несколько отличный феномен: появление за границами бывшего Советского Союза новой кампании исторических фальсификаций, направленных против Троцкого. В течение пяти с небольшим лет три известных британских историка — Ян Тэтчер из Колледжа Брунела, Джеффри Суэйн из Университета Глазго и Роберт Сервис из Колледжа Св. Антония в Оксфорде — опубликовали биографии Троцкого. Если бы эти работы приходили к своим выводам на основе объективного изложения хорошо известных фактов, то спор с Тэтчером, Суэйном и Сервисом ограничивался бы вопросами интерпретации фактов. Однако все три биографии являются пародией на историческую работу. Ни одна из них не придерживается стандартов серьезного академического исследования. Этот ужасающий и непростительный недостаток вырастает из основной цели этих книг — стремления полностью дискредитировать Троцкого как историческую фигуру.

Чехов в одном своем известном афоризме сожалеет о существовании такой апологетики лжи, которая говорит, что так как ложь исторически освящена, то искоренять сразу ее опасно; пусть она существует, хотя и с некоторыми поправками. На самом деле нужно открыто заявлять: «Это ложь, стало быть, это не должно существовать». Именно такое отношение особенно необходимо там, где речь идет о лжи, связанной с важнейшими событиями ХХ столетия. Даже если бы мы имели в данном случае дело со слабыми работами трех плохо образованных историков, то и тогда следовало бы защитить исторический рассказ от его опошления. Но здесь затронуто нечто гораздо большее. Историки — не новички, а известные профессионалы, занимающие почетные места на кафедрах ведущих британских университетов. Их книги опубликованы и разрекламированы ведущими издательствами Великобритании и Соединенных Штатов. Эти работы получили по большей части уважительные и весьма одобрительные рецензии. Большинство этих одобрительных отзывов, говоря откровенно, политически мотивированы. Идентификация сталинизма с марксизмом, служащая необходимым элементом попыток дискредитировать социализм как возможную альтернативу капитализму, опровергается жизнью и идеями Льва Троцкого. По этой причине факты его жизни и содержание его идей должны быть фальсифицированы. Такая работа исторической дискредитации не требует особой изобретательности. Трое биографов, работы которых проанализированы в настоящей книге, свободно черпают ложь из сборников старой клеветы сталинистской бюрократии против Троцкого. Они снова пускают в ход подлоги прошлого, зная, что в превалирующей сегодня атмосфере интеллектуальной реакции отсутствует какой-либо академический минимум, резкое снижение которого чревато привлечением их к научной ответственности.

Несколько слов о структуре этой книги. Первая ее часть состоит из двух лекций, прочитанных в 2001 и в 2008 годах на тему об историческом значении Троцкого. Вторая часть состоит из написанного в 2007 году анализа биографий Тэтчера и Суэйна. Когда я писал эту работу, я не представлял себе, что через два года мне придется опровергать еще один исторический пасквиль. Но именно такая неприятная работа легла на меня после публикации осенью 2009 года биографии Троцкого, написанной профессором Сервисом. Мой анализ этой работы занял несколько месяцев. Первоначальная рецензия, опубликованная Мировым Социалистическим Веб Сайтом в ноябре 2009 года, была продолжена тремя лекциями. Первая была прочитана в Лондоне в декабре 2009 года, вторая — в Сиднее, Австралия, в феврале 2010 года, третья — в колледже Св. Екатерины в Оксфорде в мае 2010 года. Упомянутая рецензия и текст трех лекций составляют материал третьей части настоящей книги. Хотя, несомненно, в книге есть некоторые повторения, все же причудливо разветвленный характер фальсификаций Сервиса дал мне возможность говорить и писать по поводу его биографии без того, чтобы чрезмерно часто повторяться.

[1] Правда, № 241 от 6 ноября 1918 г.

[2] Сталин И.В. «Троцкизм или ленинизм? Речь на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС 19 ноября 1924 г.» // Сочинения. Т. 6. М.: ОГИЗ, 1947, с. 329.

[3] Троцкий Л. Предисловие к английскому изданию книги «Сталинская школа фальсификаций» (3 марта 1937 г.). См.: http://www.iskra-research.org/Trotsky/sochineniia/1937/19370303.html (дата обращения: 4.3.2018).

[4] Троцкий Л. «Речь на митинге в зале Ипподрома, в Нью-Йорке» (9 февраля 1937 г.) // Преступления Сталина, см. http://www.iskra-research.org/Trotsky/Prestupleniia/prestupleniia-07.shtml (дата обращения: 4.3.2018).

К вопросу о переосмыслении места Троцкого в истории XX столетия[1]

Фотография Троцкого, сделанная в 1919 году выдающимся фотографом-портретистом Моисеем Наппельбаумом. Из коллекции Дэвида Кинга.

Фотография Троцкого, сделанная в 1919 году выдающимся фотографом-портретистом Моисеем Наппельбаумом. Из коллекции Дэвида Кинга.

Почти шестьдесят лет назад, 21 августа 1940 года, Лев Троцкий умер от ран, нанесенных ему агентом советских спецслужб за день до того. Сталинистский режим надеялся, что совершенное убийство не только остановит политическую деятельность его важнейшего противника, но также и вырвет с корнями его место в истории. Тоталитарный прагматизм оказался недальновидным в своих расчетах. Убийца лишил Троцкого жизни. Но идеи великого революционера и написанное им продолжают жить. Убийство Троцкого не смогло остановить политическую работу мирового движения, основанного им. Четвертый Интернационал, как оказалось, дожил до краха сталинистских режимов. Ясно, что убийство не смогло вычеркнуть Троцкого из истории. По мере того как историки исследуют и ищут объяснения событиям XX века, фигура Льва Троцкого становится все более и более значительной. Ни в чьей иной жизни борьба, устремления и трагедии прошедшего столетия не отразились так полно и глубоко, как в жизни Троцкого. Если мы согласимся с замечательным наблюдением Томаса Манна, говорившего, что «в наше время судьба человека выражается в терминах политики», то можно без преувеличения сказать, что в шестидесяти годах жизни Троцкого судьба нашла свое наиболее сознательное воплощение. Биография Льва Троцкого — это концентрированное выражение тех поворотов, которые пережила мировая социалистическая революция в первой половине XX века.

За три года до своей гибели в беседе с одним скептически настроенным американским журналистом Троцкий говорил, что смотрит на собственную жизнь не как на цепочку нелепостей и трагических эпизодов, но сквозь призму различных этапов в исторической траектории революционного движения. Его восхождение к власти в 1917 году стало результатом невиданной активизации рабочего класса. На протяжении шести лет его нахождение на вершине власти определялось теми социально-политическими отношениями, которые были вызваны этим всплеском активности. Личные политические неудачи Троцкого неизбежно следовали за спадом революционной волны. Троцкий потерял власть не потому, что уступал Сталину в политическом мастерстве, а потому, что социальная сила, на которую опиралась его власть — российский и международный рабочий класс, — переживала период политического отступления. Истощение сил российского рабочего класса в результате Гражданской войны, нарастание политической силы советской бюрократии, а также неудачи европейского рабочего класса — особенно в Германии — были в конечном итоге главными причинами того, что Троцкий лишился власти.

В личной судьбе Троцкого отразились и последующие неудачи международного рабочего класса. Политическая деморализация, наступившая вслед за поражением Китайской революции в 1927 году, дала Сталину возможность вытеснить Левую оппозицию из Коммунистического Интернационала и отправить Троцкого в изгнание — сначала в Алма-Ату, а вскоре и за пределы СССР. Победа Гитлера в 1933 году, ставшая возможной из-за преступно-безответственной политики германской Коммунистической партии во главе со сталинистами, подтолкнула ужасную череду событий, приведшую к Московским процессам, политической катастрофе сталинских Народных фронтов и к окончательному изгнанию Троцкого с европейского континента — в далекую Мексику.

Именно там, в Койоакане, пригороде Мехико, Троцкий был убит сталинским агентом. Смерть Троцкого стала кульминацией той кровавой оргии, которая была развязана сталинистской и фашистской контрреволюцией. К этому времени в Советском Союзе были уничтожены практически все старые товарищи Троцкого. Погибли все четверо его детей. Две старшие дочери рано ушли из жизни из-за тех испытаний, что обрушились на них, когда начались гонения на отца. Оба сына, Сергей и Лев, были уничтожены сталинским режимом. Лев Седов к моменту своей смерти в Париже в феврале 1938 года являлся второй после своего отца политической фигурой в Четвертом Интернационале. Выдающимися деятелями в секретариате Четвертого Интернационала были также Эрвин Вольф и Рудольф Клемент, убитые в 1937 и 1938 годах.

К 1940 году Троцкий был уверен, что он также неизбежно станет жертвой покушения. Это не означало, что он погрузился в пессимизм и покорился судьбе. Он делал все, чтобы отвести и отдалить тот удар, который готовил Сталин со своими агентами из аппарата ГПУ— НКВД. Однако он понимал, что контрреволюция продолжает питать сталинские заговоры. «Я могу сказать, — писал он, — что живу на земле не в порядке правила, а в порядке исключения»[2]. Он предсказывал, что Сталин для нанесения удара попытается использовать те возможности, которые открылись из-за вспышки войны в Западной Европе весной 1940 года. Троцкий оказался прав.

Первая серьезная попытка покушения произошла вечером 24 мая 1940 года, когда весь мир следил за гитлеровским наступлением против французской армии. Вторая — и успешная — была предпринята летом того же года во время битвы за Британию.

Почему же так боялись Троцкого, находившегося в изгнании и явной изоляции? Для чего была необходима его смерть? Троцкий сам дал этому политическое объяснение. Осенью 1939 года, всего через несколько недель после подписания пакта Сталина — Гитлера (который он предсказал) и начала Второй мировой войны, Троцкий обратил внимание на беседу Гитлера с французским послом Робертом Кулондром, описанную в одной парижской газете. Когда Гитлер стал хвастаться, что Сталин дал ему свободу рук для разгрома врагов Германии на Западе, Кулондр прервал фюрера предупреждением: «Действительным победителем (в случае войны) будет Троцкий. Подумали ли вы об этом?» Гитлер согласился с мнением французского посла, осудив при этом своих противников за то, что они заставляют его форсировать события. Цитируя это поразительное сообщение, Троцкий писал: «Призраку революции этим господам угодно дать личное имя … Оба они, Кулондр и Гитлер, представляют надвигающееся на Европу варварство. В то же время оба они не сомневаются, что над их варварством одержит победу социалистическая революция»[3].

Сталин не забыл, что неудачи русской армии в годы Первой мировой войны дискредитировали существовавший тогда царский режим и привели массы в движение. Не возникнет ли подобная опасность вновь, если, вопреки договору с Гитлером, разразится еще одна война? Троцкий, пока он жив, всегда будет восприниматься как революционная альтернатива бюрократической диктатуре, воплощение программы, идеалов и духа Октября 1917 года. Вот почему Троцкого нельзя было оставлять в живых.

Но и после смерти Троцкого страх перед ним не уменьшился. Трудно представить себе другого человека, который бы не только при жизни, но даже через несколько десятилетий после своей смерти оставался источником страха для властей. Историческое наследие Троцкого не поддается растворению и поглощению. Через 10 лет после смерти Маркса теоретики германской социал-демократии нашли возможность приспособить его работы к перспективе социальных реформ. Судьба Ленина была еще более ужасной — его останки были забальзамированы, а теоретическое наследие фальсифицировано и переделано в государственную религию, санкционированную бюрократией. Это оказалось невозможно повторить с Троцким. Его сочинения и действия были слишком недвусмысленны в своей революционной последовательности. Более того, политические проблемы, которые Троцкий анализировал, социально-политические отношения, которым он давал описания, и даже партии, которые он мастерски и с уничтожающей критикой характеризовал, оставались на протяжении оставшейся части века теми же самыми.

В 1991 году Университет Дьюка опубликовал 1000-страничное исследование о международном троцкистском движении, написанное Робертом Дж. Александером. В предисловии Александер делится таким примечательным наблюдением:

«К концу 1980-х годов троцкисты так и не смогли ни разу прийти к власти ни в одной стране. Однако, хотя троцкизм, в отличие от сталинизма, не получал помощи от какого-либо устойчивого режима, наличие этого движения во множестве разнообразных стран при нестабильности политической жизни в большинстве государств мира означает, что перспективу прихода троцкистской партии к власти в обозримом будущем нельзя полностью отрицать»[4].

«Устойчивый режим» исчез вскоре после опубликования книги Александера. Советская бюрократия так и не реабилитировала Льва Троцкого. История, как это часто отмечают, является непревзойденным насмешником. Десятилетиями сталинисты утверждали, что Троцкий стремится к разрушению Советского Союза, что он вступил в сговор с империалистами, которые намерены развалить СССР. За эти мнимые преступления советский режим приговорил Троцкого к смерти в изгнании. Но в конечном итоге сама советская бюрократия — как весьма точно предсказывал Троцкий — ликвидировала СССР. И она сделала это без того, чтобы решительно и открыто снять обвинения, выдвигавшиеся против Троцкого и его сына, Льва Седова. Нет, Горбачеву и Ельцину было проще подписать смертный приговор СССР, чем признать абсолютную лживость всех обвинений в отношении Троцкого.

Несмотря на огромные экономические и социальные перемены, произошедшие за последние 60 лет, мы и сегодня не так далеко ушли от тех проблем, вопросов и тем, с которыми имел дело Троцкий. Даже после распада Советского Союза работы Троцкого остаются необычайно современными. Изучение работ Троцкого представляется важным не только для изучения политических событий XX века, но также для того, чтобы найти политические ориентиры в очень сложном мире, который мы наблюдаем в первом десятилетии XXI столетия.

Если величие политического деятеля определяется тем, насколько его наследие остается значимым и актуальным, то Троцкого следует поместить в самом первом ряду лидеров XX века. Давайте на минуту задумаемся о том, какие политические фигуры доминировали на мировой арене 1940 года? Нелегко даже произносить имена тоталитарных лидеров той эпохи. Гитлер, Муссолини, Сталин, Франко — все эти имена звучат как бранные слова. От них не осталось ничего, кроме памяти о немыслимых преступлениях. Что же касается «великих» лидеров империалистических демократий, Рузвельта и Черчилля, то никто не станет отрицать, что они были выдающимися личностями и могли продемонстрировать мастерство в рамках устоявшейся парламентской политики. Черчилль, более яркая личность, чем президент Америки, был талантливым оратором и проявил определенное мастерство как писатель. Прославление Черчиллем уходящей с исторической сцены Британской империи даже многими его поклонниками рассматривалось как анахронизм. Его письменные работы представляют интерес как исторические документы, но они имеют мало отношения к современности. Что касается Рузвельта, то он представлял собой тип законченного политического прагматика, реагировавшего на проблемы дня сочетанием коварства и интуиции. Рассчитывает ли кто-нибудь всерьез обнаружить в речах и/или книгах Черчилля и Рузвельта (последний, кстати, их вовсе не писал) анализ и глубокие наблюдения, помогающие разобраться в политических проблемах, с которыми мы сталкиваемся на пороге XXI века?

Троцкий возвышался над своими политическими современниками даже при их жизни. Влияние всех тех, кого я упомянул выше, было неразрывно связано и напрямую обусловлено их контролем над инструментами государственной власти. Без этой власти они едва ли смогли бы привлечь к себе внимание всего мира. Сталин, отделенный от Кремля и аппарата террора, остался бы в лучшем случае тем, чем он был до Октября 1917 года — «серым пятном».

Троцкий был окончательно лишен всех атрибутов официальной власти в 1927 году, но это не сделало его беспомощным. Троцкий любил цитировать знаменитую фразу доктора Стокмана, которой завершается пьеса Ибсена Враг народа: «Самый сильный человек на свете — это тот, кто наиболее одинок!» Наблюдение великого норвежского драматурга воплотилось в жизни величайшего из русских революционеров. Троцкий дает непреходящий пример могущества идей и идеалов, которые соответствуют прогрессивным устремлениям человечества и дают им сознательное выражение.

Троцкий как писатель

Говоря о Троцком, трудно не поддаться искушению посвятить некоторое время тому, чтобы просто поцитировать его произведения. Таким способом можно как минимум доставить аудитории исключительное эстетическое наслаждение. Позабыв на минуту о своих политических симпатиях, любой читатель, способный судить объективно, не сможет отрицать, что Троцкий относится к числу величайших писателей XX века. Прошло около 30 лет с тех пор, как я впервые прочитал книгу Троцкого — его фундаментальный труд История русской революции. Я уверен, что являюсь далеко не единственным человеком, кто до сих пор вспоминает эмоциональное и интеллектуальное воздействие от первого знакомства с удивительной прозой Троцкого. Читая Троцкого в переводе, я задумывался о том, как же должны оценить его писательский дар те, кто имеет возможность читать его работы в русском оригинале. Неожиданно мне представился случай удовлетворить свое любопытство. Я был на лекции по русской литературе, и эту лекцию читал один специалист, который покинул свою родину после Октябрьской революции. Это был не тот человек, от которого следовало ожидать хотя бы малейшей симпатии к Троцкому. После лекции, посвященной обзору русской литературы XIX века, я поинтересовался, что он думает о Троцком как о писателе. Я очень живо помню и сам его ответ, и особую интонацию, с которой ответ прозвучал. «Троцкий, — сказал он, — был величайшим мастером русской прозы после Толстого». Через много лет это суждение эхом отозвалось в реплике одного студента, с которым я повстречался, когда впервые приехал в Советский Союз в 1989 году. Он признался, что чтение Троцкого оказалось для него очень трудным делом. Почему? «Когда я читал Троцкого, — объяснил он, — я был вынужден с ним соглашаться. Но ведь я этого не хотел!»

Круг тем, к которым обращался в своих работах Троцкий — искусство, литература, культура, научные достижения, вопросы жизни и, конечно же, политика, — был настолько широк, что это кажется почти непостижимым. Мы, простые смертные, вынужденные довольствоваться своими куда более скромными талантами, можем лишь поражаться масштабам литературного наследия Троцкого. Как, спрашиваем мы себя, он смог все это совершить — еще до эры текстовых процессоров и цифровых диктофонов? Возможно, частичным ответом является удивительная способность Троцкого говорить ex tempore (экспромтом, без подготовки) почти так же красиво и правильно, как он писал. Продиктованное им читается — по общему мнению — лучше, чем отшлифованные черновики даже весьма профессиональных писателей.

Являясь крупной фигурой в литературе XX века, Троцкий многое унаследовал от великих русских мастеров XIX века, в особенности от Тургенева, Толстого, Герцена и Белинского. Тот же самый человек, который писал суровую военную прозу прокламаций и военных приказов, поднимавших миллионы людей, мог также создавать остающиеся в памяти прекрасные страницы, вроде тех, где он вспоминал об одном эпизоде, связанном с побегом из сибирской ссылки в 1907 году:

«Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Казалось, заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками проносились мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу … слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи. И в рамках этого ритма в голове всплывали тысячи забытых звуков. Вдруг в глубине этого темного леса свист. Он кажется таинственным и бесконечно-далеким. А между тем это остяк развлек своих оленей в пяти шагах от меня. Потом снова тишина, снова далекий свист, и деревья бесшумно мчатся из мрака в мрак»[5].

Троцкий обладал необыкновенной чувствительностью к парадоксам и противоречиям политики. Так, описывая судебный процесс по делу Совета рабочих депутатов, проходивший после революции 1905 года, Троцкий описывает контраст между мрачным и грозно-официальным видом здания суда — переполненного «жандармами с обнаженными шашками», — и «бесчисленными цветами», которые принесли в помещение суда восхищенные сторонники и последователи обвиняемых революционеров:

«Цветы без конца! В петлицах, в руках, на коленях, наконец, просто на скамьях. И председатель не решается устранить этот благоуханный беспорядок. В конце концов, даже жандармские офицеры и судебные пристава, совершенно “деморализованные” общей атмосферой, начали передавать подсудимым цветы»[6].

Кажется, не кто иной, как Джордж Бернард Шоу, заметил однажды, что Троцкий, отсекающий при помощи писательского пера голову своего оппонента, не может удержаться от того, чтобы поднять ее на пику, выставить на обозрение для всех и каждого и тем самым показать, что в ней нет мозгов. Действительно, сила Троцкого как полемиста заключалась в его блистательном умении выявить несоответствие между субъективными целями того или иного политика и объективным развитием социальных противоречий в революционную эпоху. Критические выводы Троцкого, опиравшегося в качестве мерила на необходимое развитие исторического процесса, не были грубыми. Они просто были верными. Вот что он писал о ведущей фигуре буржуазного Временного правительства 1917 года:

«Керенский не был революционером: он лишь терся около революции … Ни теоретической подготовки, ни политической школы, ни способности к обобщающему мышлению, ни политической воли у него не было. Все эти качества заменялись беглой восприимчивостью, легкой воспламеняемостью и тем красноречием, которое воздействует не на мысль или волю, а на нервы»[7].

А вот характеристика Виктора Чернова, лидера эсеров:

«Со значительными, но не связанными единством познаниями, скорее начетчик, чем образованный человек, Чернов всегда имел в своем распоряжении неограниченный выбор подходящих к случаю цитат, которые долго поражали воображение русской молодежи, немногому научая ее. На один-единственный вопрос этот многословный вождь не имел ответа: кого и куда он ведет? Эклектические формулы Чернова, сдобренные моралью и стишками, соединяли до поры до времени разношерстную публику, которая во все критические часы тянула в разные стороны. Неудивительно, если свой метод формирования партии Чернов самодовольно противопоставлял ленинскому “сектантству”»[8].

И, наконец, о некогда грозном теоретике германской социал-демократии:

«У Каутского есть ясный и единственный путь спасения: демократия. Нужно только, чтобы все признали ее и обязались подчиняться ей. Правые социалисты должны отказаться от кровавых насилий, которые они производят, выполняя волю буржуазии. Сама буржуазия должна отказаться от мысли при помощи своих Носке и поручиков Фогелей отстаивать до конца свое привилегированное положение. Наконец, пролетариат должен раз навсегда отказаться от мысли сбросить буржуазию какими-либо другими средствами, кроме тех, которые предусмотрены конституцией. При соблюдении перечисленных условий социальная революция безболезненно растворится в демократии. Для успеха достаточно, как видим, чтобы наша бурная история надела на голову колпак и позаимствовалась мудростью из табакерки Каутского»[9].

Может незаметно пролететь целый день, пока мы будем цитировать те фрагменты, в которых блистательно проявился литературный гений Троцкого. Но гений — это не только и не столько вопрос стиля. Есть нечто более глубокое и фундаментальное в литературной работе Троцкого, что ставит его выше любого другого политического мыслителя своего времени. Насколько процесс непосредственного развития самой истории поддается осознанной формулировке, настолько этот процесс был представлен в работах Троцкого. Обычно нет ничего более мимолетного, чем политический комментарий. Даже у хорошо написанной газетной колонки половина жизни проходит быстрее, чем то время, за которое можно выпить чашку кофе, — прочитанная за завтраком газета напрямую попадает со стола в корзину для мусора.

Иначе обстоит дело с сочинениями Троцкого — и я говорю здесь не только о его основных трудах, но даже о тех комментариях, которые он писал для газет. Статьи и, надо добавить, речи Троцкого, появившиеся в свое время, представляли собой первую попытку самой истории объяснить, насколько это вообще возможно, что она делает и что замышляет. Цель важнейших политических сочинений Троцкого — определить место последних событий в мировой исторической траектории социалистической революции — отразилась в выбираемых им заголовках: «На какой стадии мы сейчас находимся?», «Куда идет Британия?», «Что происходит с Францией?», «К капитализму или к социализму?». Луначарский однажды сказал о Троцком: он всегда имеет в виду свое место в истории. В этом и заключалась сила Троцкого — источник его политической сопротивляемости оппортунизму и всем формам давления. Троцкий понимал марксизм как «науку перспектив».

Одним из последствий уничтожения революционных кадров силами сталинизма и последующего разрушения марксизма как теоретического оружия в освободительной борьбе рабочего класса стало прославление разноплановых людей, никак не связанных с этой борьбой, в качестве великих марксистов: марксистских экономистов, марксистских философов, специалистов по марксистской эстетике и т.д. Однако когда они пытались применить предполагаемое владение диалектикой к политическому анализу текущих событий, сразу проявлялась их некомпетентность. Троцкий был последним представителем той школы марксистской мысли — давайте будем называть ее классической школой, — чье владение диалектикой более всего проявлялось в способности оценивать политическую ситуацию, развивать политический прогноз, разрабатывать стратегические ориентиры.

Переосмысливая роль Троцкого

Одной из самых важных задач Четвертого Интернационала на протяжении всей его истории была защита исторической роли Троцкого от клеветнических посягательств со стороны сталинистов. Эта задача включала в себя не просто защиту отдельной личности, но, что намного глубже, защиту всего программного наследия международного марксизма и Октябрьской революции. Защищая Троцкого, Четвертый Интернационал защищал историческую правду от чудовищных фальсификаций и измены тем принципам, на которых основывалась большевистская революция.

И все же сделал ли Четвертый Интернационал, при всей своей непреклонной борьбе по защите Льва Троцкого, все то, чего заслуживало политическое и историческое наследие «Старика»? Теперь, когда век, в котором жил Троцкий, уже завершился, есть все основания полагать, что отныне стало возможным более полное и глубокое понимание его политического наследия и места в истории. Давайте начнем решение этой задачи с того, что вновь критически посмотрим на хорошо известный фрагмент, в котором Троцкий задумывается о собственном вкладе в успех Октябрьской революции 1917 года.

В одной из записей в своем Дневнике, датированной 25 марта 1935 года, Троцкий писал:

«Не будь меня в 1917 г. в Петербурге, Окт[ябрьская] рев[олюция] произошла бы, — при условии наличности и руководства Ленина. Если б в Петербурге не было ни Ленина, ни меня, не было бы и Окт[ябрьской] революции: руководство большевистской партии помешало бы ей совершиться (в этом для меня нет ни малейшего сомнения!). Если б в Петербурге не было Ленина, я вряд ли справился бы с сопротивлением большевистских верхов, борьба с “троцкизмом” (т.е. с пролетарской революцией) открылась бы уже с мая 1917 г., исход революции оказался бы под знаком вопроса. Но, повторяю, при наличии Ленина Октябрьская революция все равно привела бы к победе. То же можно сказать в общем и целом о гражданской войне (хотя в первый ее период, особенно в момент утраты Симбирска и Казани, Ленин дрогнул, усомнился, но это было, несомненно, проходящее настроение, в котором он едва ли даже кому признался, кроме меня) … Таким образом, я не могу говорить о незаменимости моей работы даже по отношению к периоду 1917–1921 гг.»[10]

Является ли это суждение оправданным? В данном фрагменте Троцкий обращается главным образом к борьбе внутри большевистской партии. Вполне справедливо он принимает за критически важную точку отсчета переориентацию большевистской партии в апреле 1917 года. Величайшим ленинским достижением 1917 года, от которого зависел успех революции, было то, что удалось преодолеть противодействие старых большевистских лидеров — особенно Каменева и Сталина — и добиться стратегической перемены в политическом курсе партии большевиков.

Вместе с тем стратегическое значение этой борьбы в рядах большевистской партии позволяет яснее понять принципиальное значение более ранних споров в истории РСДРП по вопросам политической перспективы. Даже если признать, что Ленин сыграл решающую роль в преодолении противодействия внутри большевистской партии, в выборе курса на завоевание власти и установление диктатуры пролетариата, то получается, что он боролся с теми, кто продолжал придерживаться политической линии самого Ленина, многие годы противопоставлявшейся перспективам Льва Троцкого.

Когда Ленин вернулся в Россию в апреле 1917 года и отказался от перспективы «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства», очень многие осознавали, что он принял — даже если сам он не признавал это открыто — ту политическую линию, с которой уже более десяти лет ассоциировался Троцкий, то есть линию перманентной революции.

Теория перманентной революции

Теперь я кратко остановлюсь на основных вопросах, с которыми сталкивалось русское революционное движение в последние десятилетия царского режима. Пытаясь проследить стратегическую траекторию социально-политического развития России, русская социалистическая мысль выдвинула три возможных и конкурирующих варианта. Плеханов, отец русского марксизма, воспринимал социальное развитие России в терминах формально-логической прогрессии, при которой исторические стадии развития определяются имеющимся уровнем экономического развития. Как феодализм был вытеснен капитализмом, так и последний, в свою очередь, уступит дорогу социализму, когда будут достигнуты все необходимые предпосылки экономического развития. Теоретическая модель, с которой работал Плеханов, предполагала, что развитие России повторит исторический образец буржуазно-демократической эволюции в Западной Европе. Не существует возможности того, что Россия может двинуться в социалистическом направлении раньше, чем гораздо более развитые страны Запада. Россия на пороге XX века, полагал Плеханов, все еще стояла перед задачей совершения буржуазно-демократической революции, под которой понималось свержение царского режима и создание политических и экономических предпосылок для социальной революции в отдаленном будущем. По всей вероятности, России предстоят многие десятилетия буржуазного парламентского развития, прежде чем ее экономическая и социальная структура созреют для социалистической трансформации. Эта формальная концепция развития России определила мнение, преобладавшее в широких слоях русского социал-демократического движения в первые годы XX столетия.

События 1905 года — то есть взрыв первой русской революции — поставили под серьезное сомнение жизнеспособность теоретической модели Плеханова. Самым значительным аспектом русской революции оказалось то, что ведущую политическую роль в борьбе против царизма сыграл пролетариат. На фоне всеобщей забастовки и восстания маневры политических лидеров русской буржуазии выглядели мелочными и предательскими. В рядах буржуазии не нашлось ни Робеспьера, ни Дантона. Партия кадетов (конституционных демократов) совсем не походила на якобинцев.

Ленинский анализ шел дальше и был более глубоким, чем у Плеханова. Ленин соглашался с тем, что русская революция носила буржуазно-демократический характер. Но такое определение не могло адекватно отразить проблему взаимоотношений и баланса классовых сил в данной революции. По утверждению Ленина, задача рабочего класса заключалась в том, чтобы стремиться — через собственные независимые организации и действия — к самому широкому и радикальному развитию буржуазно-демократической революции. Иными словами, надо вести абсолютно бескомпромиссную борьбу против всех экономических, политических и социальных рудиментов царского феодализма и тем самым создавать наиболее благоприятные предпосылки для установления подлинно прогрессивных конституционно-демократических рамок, в которых российское рабочее движение получит возможность бурного развития. Для Ленина важнейшим стержнем этой демократической революции являлось решение «аграрного вопроса», а под этим решением подразумевалось уничтожение всех экономических и юридических пережитков феодализма. Гигантские земельные владения знати представляли собой огромное препятствие на пути демократизации русской жизни, а также на пути развития современной капиталистической экономики.

Ленинская концепция буржуазной революции — в противовес концепции Плеханова — не ограничивалась формальными политическими предпосылками. Ленин подходил к буржуазно-демократической революции, так сказать, изнутри. Он предпочитал исходить не из формальной политической схемы — абсолютной необходимости парламентской демократии как неизбежного результата буржуазной революции, — а стремился выводить политическую форму из сущностного внутреннего социального содержания революции.

Признавая, что грядущая демократическая революция в России должна будет решить огромные социальные задачи, Ленин — в отличие от Плеханова — утверждал, что их осуществление невозможно при политическом лидерстве русской буржуазии. Триумф буржуазно-демократической революции в России возможен только в том случае, если рабочий класс поведет борьбу за демократию самостоятельно и, по существу, в оппозиции к буржуазии. Однако один лишь рабочий класс не может стать массовой базой для демократической революции по причине своей малочисленности. Русский пролетариат, добиваясь радикального и бескомпромиссного демократического решения аграрных проблем, должен мобилизовать на свою поддержку многомиллионное русское крестьянство.

И какой же в таком случае будет форма государственного режима, возникающего из этого революционного союза двух основных трудовых (popular) классов? Ленин предполагал, что этим новым режимом станет «демократическая диктатура пролетариата и крестьянства». Два класса, по существу, должны разделить государственную власть и совместно осуществлять как можно более полное воплощение демократической революции. Ленин не уточнял, каким должен быть характер соглашения о разделе власти при подобном режиме; он также не давал описания конкретных форм того государства, в рамках которого должна осуществляться диктатура двух классов.

Несмотря на крайний политический радикализм демократической диктатуры, Ленин не считал, что ее цель заключается в экономической реорганизации общества на основе принципов социализма. Скорее речь шла о том, что революция — в смысле ее экономической программы — должна будет оставаться капиталистической. Ведь даже призывая к радикальному решению земельного вопроса, Ленин подчеркивал, что национализация земли, направленная против русской латифундии, является скорее буржуазно-демократической, нежели социалистической мерой.

В своих полемических выступлениях Ленин отстаивал эту важнейшую идею. Он писал в 1905 году:

«Марксисты безусловно убеждены в буржуазном характере русской революции. Что это значит? Это значит, что те демократические преобразования … которые стали для России необходимостью, сами по себе не только не означают подрыва капитализма, подрыва господства буржуазии, а наоборот, они впервые очистят почву настоящим образом для широкого и быстрого, европейского, а не азиатского развития капитализма, они впервые сделают возможным господство буржуазии как класса …»[11]

Позиция Троцкого радикально отличалась от позиции Ленина и меньшевиков. Ленин и Плеханов, несмотря на различные выводы, в своих рассуждениях о перспективе исходили из оценки существующего уровня экономического развития России и сложившегося соотношения социальных сил внутри страны. Но для Троцкого настоящей точкой отсчета был не уровень экономического развития, достигнутый Россией, и не внутренние отношения классовых сил в стране, а, скорее, всемирно-исторический контекст, в рамках которого предстояло развиваться запоздалой демократической революции в России.

Троцкий проследил историческую траекторию буржуазной революции — от ее классических проявлений в XVIII веке, через превратности XIX века, к современной для него ситуации 1905 года. Он смог объяснить, каким образом глубинные изменения исторических условий — особенно развитие мировой экономики и появление международного рабочего класса — фундаментальным образом изменили социальную и политическую динамику буржуазно-демократической революции. Традиционные политические формулы, основанные на условиях, превалировавших в середине XIX века, мало подходили для современной ситуации.

Троцкий уловил политическую ограниченность ленинской формулы. Она была политически нереалистичной: она не решала, а обходила вопрос о государственной власти. Троцкий не соглашался с тем, что русский пролетариат должен будет ограничиться мероприятиями формально-демократического характера. Реалии межклассовых отношений потребуют от пролетариата установления его политической диктатуры для противостояния экономическим интересам буржуазии. Иными словами, борьба рабочего класса неизбежно примет социалистический характер. Но как это возможно в условиях отсталой России, которая — учитывая ограниченность ее экономического развития — явно не готова к социализму?

Если смотреть на русскую революцию изнутри, то найти какое-либо решение этой проблемы невозможно. Однако неожиданным образом решение находится, если посмотреть на русскую революцию с более высокой точки зрения, учитывающей как всемирную историю, так и развитие международной капиталистической экономики. Уже в июне 1905 года, на фоне разворачивавшейся первой русской революции, Троцкий заметил, что «капитализм превратил весь мир в единый экономический и политический организм». Троцкий осознал, к каким последствиям ведут эти перемены в структуре мировой экономики:

«Это с самого начала придает развертывающимся событиям интернациональный характер и открывает величайшую перспективу: политическое раскрепощение, руководимое рабочим классом России, поднимает руководителя на небывалую в истории высоту, передает в его руки колоссальные силы и средства и делает его инициатором мировой ликвидации капитализма, для которой история создала все объективные предпосылки»[12].

Идеи Троцкого представляли собой выдающийся теоретический прорыв. Они изменили аналитические перспективы, на основе которых рассматривался революционный процесс. До 1905 года развитие революции мыслилось как последовательность национальных событий, результат которых определяется логикой внутренних социально-экономических структур и отношений. Троцкий предложил иной подход: рассматривать революцию современной эпохи как всемирно-исторический в своей сущности процесс социального перехода от классового общества, политически связанного с национальными государствами, к бесклассовому обществу, развивающемуся на основе глобально интегрированной экономики и объединенного в международном масштабе человечества.

Троцкий развил эту концепцию революционного процесса в момент, когда социалистическое движение сталкивалось с потоком социально-экономических и политических данных, которые невозможно было осознать в существующих теоретических рамках. Очевидное усложнение современной мировой экономики сделало неприменимыми старые формальные дефиниции. Влияние мирового экономического развития в невиданной прежде степени отражалось на особенностях каждой национальной экономики. Даже в отсталых экономиках можно было найти — как результат иностранных инвестиций — элементы самого передового развития. Существовали феодальные и полуфеодальные режимы, политические структуры которых были полны пережитков средневековья, но которые при этом покровительствовали капиталистической экономике со значительной ролью тяжелой индустрии. В странах с замедленным капиталистическим развитием нередко можно было обнаружить буржуазию, которая меньше стремилась к «своей» демократической революции, чем местный рабочий класс. Подобные аномалии не соответствовали формальным стратегическим рекомендациям, которые исходили из существования социальных явлений, не столь сильно раздираемых внутренними противоречиями.

Великое достижение Троцкого заключалось в разработке теоретической структуры, которая отвечала новым усложнившимся условиям социальной, экономической и политической жизни. В концепции Троцкого не было ничего утопического. Она представляла собой глубокий анализ воздействия мировой экономики на социальную и политическую жизнь. Реалистичный подход к политике и разработка эффективной революционной стратегии были возможны лишь в той степени, в какой социалистические партии исходили из объективной предпосылки примата интернационального над национальным. Это означало не просто проявление международной пролетарской солидарности. Пролетарский интернационализм — если рассматривать его, не понимая его объективных основ в мировой экономике и не принимая объективных реалий мировой экономики в качестве основы для стратегической мысли, — останется лишь утопической идеей, которая, в сущности, бесполезна для программы и практики социалистических партий отдельных стран.

Исходя из реалий мирового капитализма и признавая объективную зависимость событий в России от международного экономического и политического окружения, Троцкий предвидел возможность развития русской революции по социалистическому пути. Российский рабочий класс будет вынужден взять власть в свои руки и начать осуществление мер социалистического характера. Однако, продвигаясь по социалистическому пути, рабочий класс России неизбежно столкнется с ограничениями, которые создают национальные условия страны. Как же можно найти выход из этой дилеммы? Он должен связать свою судьбу с европейской и мировой революцией, проявлением которых является в конечном итоге и его собственная борьба.

Выдвинутая Троцким теория перманентной революции позволила создать реалистичную концепцию мировой революции. Эпоха национальных революций подходила к концу — точнее говоря, национальные революции могли отныне пониматься лишь в рамках международной социалистической революции.

Троцкий и большевики

Пытаясь оценить значимость теоретического анализа Троцкого, необходимо более внимательно присмотреться как к большевикам, так и к меньшевикам. Я ни в коей мере не собираюсь приуменьшать значение великих достижений Ленина, который глубже, чем кто бы то ни было, понимал политическое значение борьбы против политического оппортунизма в революционном движении и переносил эту борьбу на все уровни партийной работы и партийной организации. Однако опыт XX века научил или должен научить рабочий класс, что самая сильная организация может и в конечном итоге обязательно станет препятствием для революции, если не будет ориентироваться на верную революционную перспективу.

Отношение Троцкого к любым течениям в российском социал-демократическом рабочем движении определялось именно их перспективой, их программой. В какой мере политическая программа данной организации основана на правильном восприятии тех мировых сил, которые могут определить развитие и судьбу русской революции? С этих позиций Троцкий обоснованно критиковал программу и ориентацию партии большевиков. Позвольте мне привести здесь фрагмент из его статьи, которая была написана в 1909 году и посвящалась позиции различных фракций внутри Российской социал-демократической рабочей партии. Троцкий писал:

«… Выход из противоречия между классовыми интересами пролетариата и объективными условиями Ленин видит в политическом самоограничении пролетариата, причем это самоограничение должно явиться в результате теоретического сознания, что переворот, в котором рабочий класс играет руководящую роль, есть переворот буржуазный. Объективное противоречие Ленин переносит в сознание пролетариата и разрешает путем классового аскетизма, имеющего своим корнем не религиозную веру, а “научную” схему. Достаточно лишь ясно представить себе эту конструкцию, чтобы понять ее безнадежно-идеалистический характер».

«Вся беда в том, что большевики классовую борьбу пролетариата доводят только до момента победы революции; после этого она временно растворяется в “демократическом” сотрудничестве. И лишь после окончательного республиканского устроения классовая борьба пролетариата снова выступает в чистом виде — на этот раз в форме непосредственной борьбы за социализм. Если меньшевики, исходя из абстракции: “наша революция буржуазна”, приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции: “демократическая, а не социалистическая диктатура”, приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антиреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы»[13].

Это был удивительно провидческий взгляд на то, что действительно произошло с русской революцией. Когда царский режим был свергнут, ограниченность ленинской перспективы демократической диктатуры стала совершенно очевидной. Троцкий пошел дальше и заявил, что российскому рабочему классу придется взять власть и «столкнуться с объективными проблемами социализма, однако решению этих проблем на определенной стадии начнет мешать экономическая отсталость страны. Это противоречие невозможно решить в рамках национальной революции». Троцкий, таким образом, четко определил, что ограниченность ленинской перспективы не просто относится к сфере политических расчетов, но что сами эти расчеты происходят из представления о, скорее, национальном, нежели международном контексте развития русской революции.

Троцкий далее писал:

«Пред рабочим правительством с самого начала встанет задача: соединить свои силы с силами социалистического пролетариата Западной Европы. Только на этом пути его временное революционное господство станет прологом социалистической диктатуры. Перманентная революция станет таким образом для пролетариата России требованием классового самосохранения. Если бы у рабочей партии не оказалось достаточной инициативы для революционно-агрессивной тактики, и она задумала бы перейти на сухоядение только-национальной и только-демократической диктатуры, соединенная реакция Европы не замедлила бы ей разъяснить, что рабочий класс, в руках которого находится государственная власть, должен всю ее обрушить на чашу весов социалистической революции»[14].

Это был действительно центральный вопрос. Политическая оценка формы государственной власти проистекала из различных подходов к признанию международных обстоятельств как фактора, определяющего политические результаты революционного движения. Для того чтобы понять эволюцию большевистской партии, необходимо отметить следующее. Любая программа отражает влияние и интересы различных социальных сил. В странах с замедленным буржуазным развитием, где буржуазия не способна последовательно отстаивать национальные и демократические задачи революции, элементы таких задач становятся частью программы рабочего класса. Рабочий класс должен поддерживать и выдвигать такие демократические и национальные требования, которые имеют прогрессивное значение. На протяжении XX века не раз возникала ситуация, когда социалистическому движению приходилось принимать на себя эту демократическую и национальную ответственность и включать в свои ряды те элементы, для которых подобные задачи имели первостепенное значение, а социалистические и интернациональные устремления рабочего класса значили намного меньше. Пересечение национально-демократических и социалистических тенденций оказало существенное влияние на развитие большевистской партии. Ленин, несомненно, представлял в рамках партии большевиков самую серьезную оппозицию предрассудкам националистического и мелкобуржуазного демократического характера. Он знал об их существовании и не мог игнорировать их.

Ленин писал в декабре 1914 года, вскоре после начала Первой мировой войны:

«Чуждо ли нам, великорусским сознательным пролетариям, чувство национальной гордости? Конечно, нет! Мы любим свой язык и свою родину, мы больше всего работаем над тем, чтобы ее трудящиеся массы (т.е. 9/10 ее населения) поднять до сознательной жизни демократов и социалистов. Нам больнее всего видеть и чувствовать, каким насилиям, гнету и издевательствам подвергают нашу прекрасную родину царские палачи, дворяне и капиталисты. Мы гордимся тем, что эти насилия вызывали отпор из нашей среды, из среды великорусов, что эта среда выдвинула Радищева, декабристов, революционеров-разночинцев 70-х годов, что великорусский рабочий класс создал в 1905 году могучую революционную партию масс, что великорусский мужик начал в то же время становиться демократом, начал свергать попа и помещика.

… Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и за социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами»[15].

Автором этих строк был Ленин. Было бы несправедливо воспринимать эту статью как политическую уступку великорусскому шовинизму со стороны Ленина. Вся его биография свидетельствует о непреклонном противостоянии великорусскому национализму. И все же данная статья представляла собой попытку Ленина распространить революционное влияние на глубоко укоренившиеся среди рабочих масс националистические чувства и использовать эти чувства в революционных целях; она отражала его стремление учитывать присутствие сильных националистических настроений не только среди рабочего класса в целом, но также и внутри его собственной партии. Существует тонкая грань между использованием националистических настроений в революционных целях и адаптацией революционных целей к националистическим настроениям. Не всегда бывает прямое соответствие между тем, что автор хочет донести в своем послании, и тем, как это послание воспринимается. Политическое качество послания неизбежно снижается по мере того, как распространяется на более широкую аудиторию. То, что Ленин замышлял как дань уважения революционным традициям великорусского рабочего класса, вполне могло быть истолковано более отсталыми слоями партийцев как восхваление революционных качеств великороссов. Критическое отношение Троцкого к этой формулировке было вполне оправданно. Он писал в 1915 году:

«Рассматривать перспективы социальной революции в национальных рамках, значило бы становиться жертвой той самой национальной ограниченности, которая составляет сущность социал-патриотизма … Не нужно вообще забывать, что в социал-патриотизме наряду с вульгарнейшим реформизмом, подвивается национально-революционный мессианизм, который считает именно свое национальное государство — по состоянию ли его индустрии или по его «демократической» форме и революционным завоеваниям — призванным ввести человечество в социализм или в «демократию». Если бы победоносная революция, действительно, мыслима была в пределах одной более подготовленной нации, этот мессианизм, связанный с программой национальной обороны, имел бы свое относительное историческое оправдание. Но он его на самом деле не имеет. Бороться за сохранение национальной базы революции такими методами, которые подрывают интернациональные связи пролетариата, значит фактически подкапываться под революцию, которая не может не начаться на национальной базе, но которая не может на ней завершиться при нынешней экономической и военно-политической взаимозависимости европейских государств, никогда еще не раскрывавшейся с такой силой, как именно в нынешней войне»[16].

Стоит также рассмотреть те условия, при которых Ленин пересмотрел отношение к своей прежней политической перспективе. Изучение воздействия Первой мировой войны на мировую экономику дало ему более глубокое понимание динамики русской революции и привело к принятию, по существу, той перспективы, которая на протяжении многих лет ассоциировалась с Троцким.

Когда Ленин выступил со своими Апрельскими тезисами, те, кто собрался в зале, поняли, что он фактически согласился с очень многим из того, что говорил Троцкий. Было немедленно выдвинуто обвинение в «троцкизме», и уже по одному этому факту мы можем судить, сколь огромным был идейный вклад Троцкого в успех революции, произошедшей в том же году. Троцкий к этому моменту уже создал те идейные и политические рамки, внутри которых дискуссия в большевистской партии могла развиваться дальше. Это не было громом среди ясного неба. Если личность Ленина и его неоспоримый авторитет в партии большевиков сделали возможным относительно быстрое признание новой перспективы, то усилия Троцкого по разработке перспективы перманентной революции помогли Ленину в его борьбе, особенно в обстановке, когда широкие массы в России 1917 года смещались влево.

В определенном смысле события весны, лета и осени 1917 года стали формой проявления того, что уже произошло 12-ю годами ранее. Мне бы хотелось привести интересный фрагмент из книги Происхождение большевизма, написанной меньшевиком Федором Даном. В связи с событиями 1905 года он отмечает следующее:

«Обстановка же “дней свободы” [на высшей точке революции 1905 г.] была … такова, что практически толкала и меньшевиков, и большевиков в сторону “троцкизма”. На короткое время “троцкизм” (правда, в то время еще безымянный), в первый и последний раз в истории русской социал-демократии, стал ее объединяющей платформой»[17].

Иными словами, в условиях взрывного сдвига российского рабочего класса влево именно перспектива, обрисованная Троцким, приобрела высочайшую репутацию и уважение. Этот процесс повторился в 1917 году. Триумф 1917 года стал подтверждением правоты перманентной революции Троцкого. Но начавшаяся в 1922–1923 годах политическая реакция против Октябрьской революции и возрождение русского национализма создали благоприятные условия для возрождения в большевистской партии старых антитроцкистских тенденций. Невозможно рассматривать тенденции того периода в отрыве от политических разногласий, существовавших в партии большевиков до 1917 года. Однако это не означает, что между теми и другими имелось полное совпадение.

Подъем большевизма в 1917 году был основан на взрывной радикализации рабочего класса в важнейших городских центрах. Те социальные силы, которые обеспечивали рост партии в 1922 и 1923 годах и ставшие причиной особой обеспокоенности Ленина, в значительной мере состояли из непролетарских элементов, главным образом из низшего городского среднего класса, перед которыми революция открыла бесчисленные возможности карьерного роста, не говоря уже об остатках старой царской бюрократии. Подобные элементы воспринимали русскую революцию как более или менее национальное, а не интернациональное событие. Уже в 1922 году у Ленина усилилось беспокойство ростом специфического типа национал-большевизма — и он становился все более резким в своем осуждении шовинистических тенденций. В конце 1922 года и начале 1923 года он напрямую увязывал эти опасения со Сталиным, который в представлении Ленина стал все более персонифицироваться как воплощение одиозного социального типа «великорусского держиморды».

Борьба против троцкизма означала, по существу, возрождение в партии политического неприятия теории перманентной революции. Что помешало Троцкому заявить об этом открыто? Полагаю, ответ следует искать в тех чрезвычайно сложных обстоятельствах, которые возникли в связи с болезнью и смертью Ленина. Троцкий посчитал невозможным говорить о былых разногласиях между ним и Лениным так объективно, как — по моему предположению — ему бы хотелось. Документом, в котором об этом было сказано достаточно ясно, стало знаменитое письмо Адольфа Иоффе, написанное за несколько часов до его самоубийства в ноябре 1927 года в качестве протеста против исключения Троцкого из Коммунистической партии. Иоффе писал Троцкому, что часто слышал от Ленина, как тот говорил, что в важнейших вопросах перспективы, включая вопрос о перманентной революции, прав был именно Троцкий, а не он, Ленин.

Едва ли можно подозревать, что Троцкий не отдавал себе отчета в националистическом подтексте политических трений, развившихся в партийном руководстве. Ближе к концу своей жизни Троцкий открыто заявлял, что борьба против троцкизма в Советском Союзе восходит к тем разногласиям, которые существовали в партии большевиков до 1917 года. В 1939 году он писал: «Можно сказать, что весь “сталинизм”, взятый в теоретической плоскости, вырос из критики теории перманентной революции, как она была сформулирована в 1905 г.»[18]

Троцкий останется в памяти революционного движения и будет и дальше занимать огромное место в сознании его участников как теоретик мировой революции. Конечно, он прожил дольше, чем Ленин, и столкнулся с новыми проблемами. Однако существует неразрывная связь между всеми работами Троцкого, начиная с 1905 года и до его смерти в 1940 году. Ведущей и главной темой его трудов является борьба за перспективу мировой революции. Наследие, оставленное Лениным, связано главным образом с русской революцией. Что же касается Троцкого, то в его жизни она была эпизодом — очень важным, конечно, но все же лишь эпизодом в еще более значимой драме мировой социалистической революции.

Рассмотрение работ и деятельности Троцкого после того, как он лишился политической власти, выходит за рамки этой лекции. Однако, завершая, я бы хотел подчеркнуть один исключительно важный аспект теоретического наследия Троцкого — а именно его роль как последнего великого представителя классического марксизма.

Говоря о классическом марксизме, мы должны иметь в виду две фундаментальные концепции: во-первых, то, что основной революционной силой в обществе является рабочий класс; и, во-вторых, что основная задача марксистов заключается в неутомимой борьбе — на теоретическом и практическом уровнях — по формированию его политической независимости. Конечным результатом этой длительной и бескомпромиссной работы является социалистическая революция. Политическая независимость рабочего класса достигается не путем использования ловких тактических решений, а прежде всего и главным образом путем воспитания — в самом глубоком смысле этого слова — его политического авангарда. Здесь не бывает коротких путей. Злейшим врагом революционной стратегии, как часто предупреждал Троцкий, является нетерпение.

Двадцатый век стал свидетелем величайших побед и самых трагических поражений рабочего класса. Уроки последних ста лет должны быть усвоены в полной мере, и только наше движение приступило к решению этой задачи. В истории ничто не проходит бесследно и ничто не забывается. Следующий великий подъем международного рабочего класса — а международный характер такого подъема обеспечивается глобальной интеграцией капиталистического производства — будет сопровождаться идейным возрождением троцкизма, то есть классического марксизма.

[1] Лекция, прочитанная 21 января 2001 года в ходе работы международной школы, проведенной в Сиднее Партией Социалистического Равенства Австралии.

[2] Leon Trotsky, «Stalin Seeks my Death» (08.06.1940), in: Writings of Leon Trotsky [1939–40] (New York: Pathfinder Press, 2001), p. 298.

[3] Троцкий Л. «Еще и еще раз о природе СССР» // Бюллетень оппозиции. № 81, январь 1940, с. 12.

[4] Robert J. Alexander, International Trotskyism, 1929–1985: A Documented Analysis of the Movement (Durham: Duke University Press, 1991), p. 32.

[5] Троцкий Л. 1905. М.: Госиздат, 1922, с. 408–409.

[6] Там же, с. 320.

[7] Троцкий Л. История русской революции. М.: Терра, т. 1, 1997, с. 193.

[8] Там же, с. 235.

[9] Троцкий Л. «Терроризм и коммунизм» // Сочинения. Т. 12. М., Л.: Госиздат, 1925, с. 31.

[10] Троцкий Л. Дневники и письма. Под ред. Ю.Г. Фельштинского. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1994, с. 103.

[11] Цит. по: Троцкий Л. Сталин. Т. 2. М.: Терра, 1990, с. 284.

[12] Предисловие Троцкого к брошюре Речь Ф. Лассаля перед судом присяжных. СПБ: Молот, 1905, с. 28.

[13] Троцкий Л. «Наши разногласия» // Перманентная революция. Cambridge, MA: Iskra Research, 1995, с. 260, 261.

[14] Там же, с. 262.

[15] Ленин В.И. «О национальной гордости великороссов» // ПСС. Т. 26. М.: Политиздат, 1969, с. 107–108.

[16] Цит. по: Троцкий Л. Коммунистический Интернационал после Ленина (Великий организатор поражений). М.: Спартаковец-Принтима, 1993, с. 115–116.

[17] Дан Ф. Происхождение большевизма. Нью-Йорк: Новая демократия, 1946, с. 385–386.

[18] «Три концепции русской революции» // Троцкий Л. Сталин. Т. 2. М.: Терра, 1990, с. 282–283.

Лев Троцкий, историография Советского Союза и судьба классического марксизма[1]

Портрет Троцкого, написанный в 1923 году Сергеем Пичугиным. После опалы Троцкого художник заклеил рисунок куском бумаги, что было обнаружено его наследниками спустя семьдесят пять лет, в конце 1990-х годов. Из коллекции Дэвида Кинга.

Портрет Троцкого, написанный в 1923 году Сергеем Пичугиным. После опалы Троцкого художник заклеил рисунок куском бумаги, что было обнаружено его наследниками спустя семьдесят пять лет, в конце 1990-х годов. Из коллекции Дэвида Кинга.

Прошло более 50 лет с тех пор, как был опубликован последний том выдающегося биографического триптиха Исаака Дойчера о Льве Троцком Вооруженный пророк, Безоружный пророк, Изгнанный пророк. Трудно представить себе другую биографию, которая имела бы столь глубокое и долговременное интеллектуальное и политическое влияние. Когда Дойчер начинал свое исследование в начале 1950-х годов, Троцкий уже более десяти лет как сошел в могилу, а его убийца Иосиф Сталин все еще жил в Кремле и оставался объектом всемирной кампании публичных почестей, настолько же омерзительных, насколько и абсурдных. Этим занималась фактически каждая коммунистическая партия. Дойчер сравнивал свою задачу биографа с той, которая стояла перед Томасом Карлейлем, который жаловался на то, что в качестве биографа Кромвеля ему «пришлось вытаскивать лорда-протектора из-под “горы дохлых собак”, чтобы освободить его он неподъемной груды клеветы и забвения»[2].

К моменту, когда Дойчер закончил свой третий том в 1963 году, политическая обстановка существенно изменилась. В марте 1953 года умер Сталин. В феврале 1956 года на XX съезде КПСС Хрущев произнес свой так называемый секретный доклад. Он, по сути, осудил Сталина как политического преступника, ответственного за то, что в ходе чисток 1930-х годов тот бросил в тюрьму и подверг пыткам и убийствам многие тысячи старых большевиков и настоящих коммунистов. Конечно, Хрущев едва ли мог признать подлинный масштаб преступлений Сталина. Его осуждение было столь же уклончивым, сколь и неполным. Однако воздействие доклада Хрущева было потрясающим в политическом отношении. Неизбежным, хотя и невысказанным выводом, вытекавшим из разоблачений сталинских преступлений, стало то, что московские судебные процессы 1936–1938 годов являлись судебным подлогом и что обвиняемые старые большевики пали жертвой целенаправленного убийства. Мысль о том, что «Троцкий был прав», не давала покоя многочисленным руководителям и членам КПСС и связанных с ней сталинистских партий по всему миру. А если Троцкий был прав насчет судебных процессов, то в чем еще он был прав?

В разгар кризиса, разразившегося в сталинистских партиях, — инициировавшего процесс внутреннего разложения, который спустя 30 лет привел их к политическому распаду, — трилогия Дойчера получила огромное политическое значение. Дискредитация Сталина выступила в значительной степени оправданием Троцкого. В атмосфере того времени героический образ Троцкого, вызванный к жизни метафорическим названием дойчеровской биографии, совсем не казался преувеличением. Несмотря на свои существенные недостатки — особенно в последнем томе, в котором Дойчер довольно навязчиво продолжал свои старые политические споры с Троцким, — три тома представили героическую личность великого революционера новому поколению политически радикализированной интеллигенции и молодежи. И что это была за личность! Какая иная фигура современной истории являла собой такой громадный набор интеллектуальных, политических, литературных и военных талантов? Дойчер сумел передать в своем рассказе чувство огромного драматического напряжения. Но драму жизни Троцкого не нужно было изобретать и она не требовала художественного преувеличения. В конце концов его жизнь была концентрированным выражением великой исторической драмы и трагедии русской революции.

В 1960-е годы Советский Союз перестал будоражить воображение интеллигенции и студентов. Биография Дойчера стала введением в старые споры 1920-х годов, на которые деятельность Троцкого оказала такое большое влияние. Очень многие читатели Дойчера затем перешли к изучению работ Троцкого, которые постепенно становились все более доступными.

В течение 1960-х и в 1970-е годы интерес к жизни и деятельности Троцкого был значительным. В 1978 году, в канун столетия с дня его рождения, была опубликована книга профессора Баруха Кней-Паца Социальная и политическая мысль Троцкого. Подход Кней-Паца к предмету своего исследования, несмотря на критический характер, отражал преобладающее среди исследователей Советского Союза мнение, что Троцкий был значительным политическим и интеллектуальным явлением. Кней-Пац отмечал, что Троцкий «даже сегодня, и, возможно, не несправедливо, рассматривается как наиболее выдающийся революционер в эпоху, в которую не было недостатка в революционных фигурах». Он характеризовал достижения Троцкого «в области теории и идей» как «поразительные». Троцкий, писал он, «одним из первых проанализировал произошедшие в отсталых странах социальные перемены и также одним из первых попытался объяснить политические последствия, которые выросли из этих перемен»[3]. Для меня как марксиста и сторонника политических идей Троцкого в анализе и интерпретации профессора Кней-Паца есть много элементов, с которыми я при всем уважении не согласен. Однако его тщательно проведенное исследование ясно показывало, что жизнь Троцкого представляла собой благодатную почву для серьезного изучения. Хотя Троцкий был человеком действия par excellence [по преимуществу], он также являлся и выдающимся мыслителем. По оценке Кней-Паца, работы Троцкого, если их собрать в одном издании, могли бы «легко составить … шестьдесят-семьдесят толстых томов, не считая огромный материал, содержащийся в архивах Троцкого в Гарвардском университете»[4].

Профессор Кней-Пац поставил себе определенные ограничения, что является необходимостью для любого исследователя, который пытается изучать столь обширный и сложный предмет, как жизнь и эпоха Троцкого. Он разъяснял, что его работа заключалась в «изучении идей Троцкого, а не концепций его противников или последователей и не идеологического и политического движения, которое стало идентифицироваться с его именем»[5]. Даже при наличии такого ограничения профессору Кней-Пацу понадобилось 598 страниц убористого шрифта издательства Clarendon Press, чтобы осуществить свое намерение. Однако он еще оставил научному сообществу не только большую работу по критике того, что он сделал, но и огромное поле деятельности в области его исследования как такового.

И тем не менее книга Кней-Паца оказалась практически последним по-настоящему значительным вкладом в изучение Троцкого. То, что такое может случиться, трудно было предвидеть в 1978 году. В конце концов, книга Кней-Паца была опубликована в самый канун события, которое должно было оказать стимулирующее влияние на изучение Троцкого, — 2 января 1980 года была открыта ранее закрытая часть Архива Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. До тех пор Исаак Дойчер с особого разрешения вдовы Троцкого Натальи Седовой был единственным автором, которому был предоставлен доступ к этой огромной коллекции личных бумаг революционера. Но, как оказалось, открытие этого архива оказало весьма незначительное воздействие на американских и британских исследователей, специализирующихся на изучении советской истории. В течение последующих 28 лет очень мало материала из этого огромного архива было использовано в опубликованных академических работах.

Это отсутствие интереса к исследованию Троцкого после 1978 года является примечательным феноменом. Помимо всего прочего, углубляющийся кризис Советского Союза и стран Восточной Европы в продолжение 1980-х годов определенно оправдывал более интенсивное изучение деятельности Троцкого, который ведь был самым главным критиком Сталина и сталинизма и который предвидел гибель СССР. Описание Троцким в Преданной революции (опубликованной в 1936 году) процесса капиталистической реставрации с поразительной точностью предсказало экономическую трансформацию бывшего СССР под руководством Ельцина в начале 1990-х годов. Однако в большинстве англоязычных работ, рассматривающих историю, экономику, политику и социальную структуру Советского Союза, Троцкий возникает как второстепенная и даже незначительная фигура. Единственным заметным и оригинальным вкладом в изучение Троцкого в 1980-е годы — весьма бурное десятилетие советской истории — стала маленькая монография Лев Троцкий и искусство восстания (Leon Trotsky and the Art of Insurrection), которая фокусировала внимание на достижениях Троцкого как военного стратега. Удивительно, что эта в высшей степени доброжелательная оценка вклада Троцкого в искусство и науку войны, восстания и военного командования исходила от офицера и профессора Военного колледжа армии США полковника Хэролда Нельсона.

Положение дел в сфере исследований о Троцком в 1990-е годы ухудшилось. В течение целого десятилетия американская и британская академическая среда не произвела ничего существенного в этой области. Единственной печатной работой, которая, возможно, представляет исключение, несмотря на свои малые размеры, является однотомный сборник статей, выпущенный издательством Edinburgh University Press в 1992 году под названием Переоценка Троцкого (The Trotsky Reappraisal). В течение этого десятилетия в Британии появилась удручающая тенденция, которая состояла в повторении и оправдании старых антитроцкистских клеветнических измышлений. Эта тенденция представлена так называемым Журналом по изучению Троцкого, который издавался Университетом Глазго. Излюбленной темой этого издания было утверждение, что работы Троцкого полны искажений в интересах автора. Это утверждение регулярно повторялось без какого бы то ни было уважения к фактам. К числу наиболее абсурдных публикаций принадлежит статья, которая пытается доказать, что Троцкий в своей Истории русской революции в огромной степени преувеличил собственную роль в Октябрьском восстании. Статья сообщала нам, что в то время как серьезные революционеры вроде Сталина вышли на улицы, чтобы делать тяжелое дело взятия власти, несколько сбитый с толку Троцкий оставался в Смольном, чтобы отвечать на телефонные звонки. К счастью, этот журнал испустил дух после выпуска четырех номеров.

В текущем десятилетии улучшения не произошло. Были опубликованы две новых биографии Троцкого, первая — в 2003 году профессором Яном Тэтчером, вторая — в 2006 году профессором Джеффри Суэйном. Эти труды не содержали новых исследований, и я уже давал подробный анализ их работы в большом обзоре Лев Троцкий и постсоветская школа исторических фальсификаций[6].

Стоит отметить, что незначительный интерес к Троцкому резко контрастировал с огромным массивом материалов о Сталине. Последний стал казаться фигурой, неизменно сохраняющей притягательность для историков. Конечно, Сталин не меньше, чем Гитлер, является законным предметом научного исследования. Не существует допустимых или не допустимых объектов исторического изучения. Однако, как мог бы сказать Уайльд, одним безусловным требованием к написанию истории, подобно написанию романов, является то, что это должно быть сделано хорошо. Проблема в том, что многое из написанного о Сталине исполнено из рук вон плохо. Многие работы носят поверхностный публицистический характер, эмоционально эксплуатируя материал, полученный из советских архивов. Примерами такого рода могут послужить работы Радзинского и Себага-Монтефиоре. Однако еще большее беспокойство вызывают исследования историков, которые кажутся искренне обеспокоенными задачей реабилитировать Сталина и сталинизм. Временами выводы, к которым приходят такие историки, выглядят поистине эксцентрично. Например, профессор Стивен Коткин в своей книге Магнитная гора доказывает, что сталинизм стал кульминацией просветительского проекта. Сталинизм, пишет он:

«… представлял собой квинтэссенцию утопии Просвещения, попытку посредством государства навязать рациональное управление обществом, в то же самое время преодолевая мучительные классовые различия, проистекавшие из индустриализации девятнадцатого века. В свою очередь, эта попытка опиралась на традицию социально ориентированных утопических моделей городской жизни, которые послужили одним из источников Просвещения. Магнитогорск имеет очень глубокие корни»[7].

В своих худших проявлениях эта тенденция — под видом обеспечения более «тонких» оценок исторических событий — проталкивает фантастические оправдания Сталина и его преступлений. К числу таких работ относится книга Роберта Фёрстона Жизнь и террор в сталинской России 1934–1941 годов, выпущенная издательством Yale University Press в 1996 году. Книга предлагает нам следующую оценку сталинского прокурора Андрея Вышинского:

«Таким образом, в 1935–1936 годах, несмотря на его ужасную роль в показательных процессах, которые начались в августе 1936 года, Вышинский стремился внести в юридические процедуры значительные улучшения. Одновременно он считал неприемлемыми действия НКВД и настаивал на большей степени терпимости к критике рядовых граждан — в той мере, в какой они не касались основной политической линии»[8].

А относительно Каменева, Зиновьева и других подсудимых на процессе 1936 года Фёрстон предлагает такое тонко замаскированное оправдание их осуждения Сталиным:

«Возможно, виновные всего лишь в том, что вели разговоры о необходимости политических перемен, эти люди, по западным стандартам правосудия, и не заслуживали осуждения. Но они участвовали в оппозиции, имели контакты с Троцким и передавали секретные документы на Запад и хотели сместить Сталина. Все это они скрывали, заявляя в то же время о своей полной лояльности. Эти факты дали пищу подозрительному уму Сталина. Почему эти люди обманывали? Как много подобных им и каковы их действительные намерения? Принимая во внимание блок Троцкого и язык меморандума Рютина, людям, менее психически нездоровым, чем Сталин, легко можно было увидеть акты террора во многих инцидентах на промышленных предприятиях того времени. Он сильно сгущал краски и сам говорил огромную массу лжи — но имеющиеся данные наводят на мысль, что в тот момент он предпринял шаги по уничтожению людей, которые вводили его в заблуждение и вступили в заговор с архиврагом Троцким. Это решение, будучи несправедливым, не было частью плана по развязыванию политического террора»[9].

В то время как сталинская промышленность продолжает привлекать внимание в качестве предмета исследования в рамках истории Советского Союза, длительный упадок в исследованиях, посвященных Троцкому, сохраняется. Это находит выражение не только в очень ограниченном и в довольно низком качестве анализа жизни Троцкого, но также в отсутствии значительных работ, посвященных его политическим товарищам по Левой оппозиции. Кто из лидеров Левой оппозиции, начиная с Христиана Раковского и Адольфа Иоффе, был предметом полноценных англоязычных биографий? Какие работы написаны о Смирнове, Смилге, Богуславском, Тер-Ваганяне и Воронском? Все еще нет сколько-нибудь полного исследования о деятельности Левой оппозиции. Постоянным лейтмотивом многих современных работ о Большом терроре является то, что о Троцком мало что можно сказать, поскольку он к 1930-м годам, как заявляется, не имел никакого влияния внутри Советского Союза. Но так ли это на самом деле? Какое исследование деятельности оппозиционеров было проведено? И даже если репрессии Сталина сделали систематическую агитацию невозможной, действительно ли троцкистский Бюллетень оппозиции не имел влияния на умонастроения недовольных элементов в советском государстве и партийном аппарате? Более того, неужели вся память о Троцком у ветеранов Гражданской войны из рядов Красной армии, командиров и рядовых солдат исчезла к 1936 году? Неужели Виктор Серж просто использовал свое право на художественный вымысел, когда писал о Троцком в 1937 году, что в Советском Союзе «всякий думает о нем с тех пор, как запрещено думать о нем … Пока старик жив, не будет покоя для торжествующей бюрократии»[10]. На эти вопросы нельзя ответить, пока не будет проведено необходимое исследование.

Однако почему же эта работа не была сделана? Это сложный вопрос, который, полагаю, сам однажды станет предметом изучения специалистов в области истории идей. Я не хочу сказать, что у меня есть определенный ответ, но мне хотелось бы указать на несколько факторов, которые могут играть роль в восприятии и осмыслении роли Троцкого в университетском и академическом сообществе. Позвольте мне с самого начала заявить, что ссылки на политическую «бесполезность» Троцкого являются не заслуживающими доверия и несерьезными. Троцкий, и это совершенно очевидно, играл решающую роль в русской революции, одном из ключевых событий XX века. Он являлся также, поскольку такое случается, одной из самых блестящих литературных фигур этого века. Вальтер Беньямин отмечал в своем дневнике, как Бертольд Брехт в 1931 году «утверждал, что есть основательные причины полагать, что Троцкий является величайшим из современных европейских писателей»[11]. При наличии таких характеристик вряд ли необходимо оправдывать появление «еще одной книги» о Троцком. Можно также добавить для убедительности, что политическое и идейное наследие Троцкого, как бы оно ни оспаривалось и ни подвергалось сомнению, продолжает оказывать влияние на современную политику. Совершенно очевидно, что Троцкий не является «бесполезным» с точки зрения истории. Почему же он тогда стал «бесполезным» для историков?

Консервативная политическая и интеллектуальная атмосфера, преобладавшая в течение трех последних десятилетий, стала существенным фактором в формировании определенного восприятия Троцкого в научном сообществе. Несправедливые решения [американского] Верховного суда в отношении исхода выборов оказывают свое влияние, и историки читают газеты. Как удачно заметил Троцкий в 1938 году, сила политической реакции не только покоряет, но также и убеждает. Распад СССР в 1991 году повлек за собой поток злобных осуждений всего советского опыта. Работы правых противников социалистического проекта вроде Мартина Малии, Роберта Конквеста, неугомонного Ричарда Пайпса и бывшего сталиниста Франсуа Фюре нагнетали отупляющую в интеллектуальном плане атмосферу, которая препятствовала серьезному, а тем более доброжелательному исследованию политического наследия русского и европейского марксизма. Трудно представить себе классические работы по исследованию Советского Союза, которые были написаны в 1950–1960-е годы — такие как Происхождение большевизма (Origins of Bolshevism) Леопольда Хеимсона, Плеханов Сэмуэля Бэрона или энциклопедическое исследование начальной советской истории Карра, — написанными в 1990-е годы. Господствующая духовная атмосфера не благоприятствовала тем, кто, подобно российскому ученому Вадиму Роговину, стремился исследовать революционные социалистические альтернативы сталинизму в контексте марксистской и большевистской традиции.

Однако не все проблемы, связанные с академическим восприятием Троцкого, проистекают непосредственно из политической атмосферы последних 30 лет. Действуют и другие интеллектуальные тенденции, которые исторически предшествовали приходу к власти Маргарет Тэтчер в Британии и Рональда Рейгана в Соединенных Штатах. Я имею в виду длительный, охватывающий много десятилетий процесс устойчиво углубляющегося отчуждения значительных слоев левой интеллигенции от теоретической системы взглядов и политического мировоззрения, связанных с «классическим марксизмом», по отношению к которому Лев Троцкий был одним из самых выдающихся представителей и, несомненно, последним великим из них.

В данный момент нет возможности дать описание философского мировоззрения Троцкого и его концепции политики и человеческой культуры. Но следует сказать, учитывая доводы, представленные здесь, что ключевые элементы этого мировоззрения включали в себя непримиримую преданность философскому материализму, веру в закономерный характер исторического процесса, убежденность в силе человеческого разума (в той степени, в какой эта способность понимается материалистически) и в его способности обнаруживать объективную истину, а также связанную с этим веру в прогрессивную роль науки. Троцкий был детерминистом, оптимистом и интернационалистом, уверенным в том, что социалистическая революция неизбежно вырастает из неразрешимых противоречий мировой капиталистической системы. Прежде всего он утверждал, что в обществе существует революционная сила, рабочий класс, который может низвергнуть капиталистическую систему и заложить основы мирового социализма.

Ни один из этих элементов мировоззрения классического марксизма — и меньше всего его оптимизм — не сохранился у сколько-нибудь значительной части левой интеллигенции. Уже в 1920-е годы сокрушительный удар Первой мировой войны, крах Второго Интернационала и — немного позднее, после Октябрьской революции — политические поражения, понесенные рабочим классом в Центральной и Западной Европе, подорвали доверие к марксистскому мировоззрению и перспективе среди существенных слоев левой мелкобуржуазной интеллигенции. Так, в 1926 году лобовая атака Хендрика де Мана на марксизм в работе Психология социализма (The Psychology of Socialism) стала выражением растущего скептицизма в среде левых интеллектуалов по отношению к материалистическому объяснению развития политического сознания и эффективности марксистской политической практики. Убежденность марксистов в революционном воздействии объективных социально-экономических процессов на массовое сознание рабочего класса ошибочна, утверждал де Ман. Рационально обоснованные призывы марксистов к объективным классовым интересам были негодным средством для завоевания рабочего класса на сторону социализма. Многие аргументы, выдвинутые де Маном, впоследствии перешли в писания теоретиков Франкфуртской школы.

Победа Гитлера в 1933 году, Московские процессы, поражение Испанской революции и, наконец, пакт Сталина — Гитлера завершили политическую деморализацию левой интеллигенции. Основная перспектива социализма, полагали они, была дискредитирована. Рабочий класс потерпел неудачу. В современном обществе нет никакого революционного субъекта. Троцкий в одной из своих последних статей схватил суть таких аргументов: «Если принять, что причиной поражений являются социальные качества самого пролетариата, тогда положение современного общества придется признать безнадежным»[12]. Спустя всего семь лет в своей Диалектике Просвещения Хоркхаймер и Адорно пришли именно к такому выводу.

Не выглядит преувеличением заявить, что интеллигенция была подавлена и обессилена трагедиями XX века: две мировые войны, фашизм, сталинское предательство социализма и продолжительный паралич рабочего движения под гнетом бюрократии. Пессимизм привел к цинизму и самоуспокоенности. Парадоксальным образом преодоление интеллектуальной деморализации потребовало бы систематического исследования причин прошлых поражений, а это, в свою очередь, потребовало бы усвоения идей Троцкого и великой школы классического марксизма. Однако объективные условия длительного экономического роста капитализма после Второй мировой войны работали против этого процесса.

Каковы сегодня, в таком случае, перспективы для возвращения к идеям Троцкого? Формулируя ответ на этот вопрос, я думаю, самое лучшее использовать тот же подход, какой был принят самим Троцким. Он настаивал на понимании превратностей своей жизни в контексте развития социалистической революции в России, Европе и по всему миру. Оценивая превратности своей судьбы, Троцкий говорил, что видит не личную трагедию, а, скорее, различные стадии в противоречивом развертывании мировой социалистической революции. Прилив революционной волны привел Троцкого к власти. Ее отлив отправил его в изгнание.

Прошло много десятилетий с тех пор, как марксизм — как этот термин понимался Троцким — играл сколько-нибудь значительную роль в жизни рабочего класса. Однако это были десятилетия капиталистической экономической стабильности и значительного роста. Классовая борьба, в той степени, в какой она себя вообще проявляла, направлялась по традиционным каналам под полицейским надзором профсоюзных бюрократий. Однако сегодня оказывается, что история довольно неожиданно совершила один из своих удивительных поворотов. Мир, в условиях которого мы встречаемся сегодня, оказывается очень непохожим на тот, что существовал в то время, когда AAASS (Американская ассоциация содействия славянским исследованиям) собиралась в прошлом году в Новом Орлеане. За последние несколько недель ссылки на Великую депрессию 1930-х годов стали общим местом. Признано, даже президентом Соединенных Штатов, что разворачивающийся кризис поставил американский и мировой капитализм на грань краха.

Нетрудно представить, что этот кризис был бы очень хорошо понят Львом Троцким, автором выражения «смертельная агония капитализма». Старая теория «катастрофы», которую столь многие антимарксисты подвергали осмеянию, больше не кажется столь уж смешной, тем более нелепой.

Общественное бытие, в конечном счете, определяет общественное сознание. Если, как это кажется весьма вероятным, углубляющийся кризис заставит историков пересмотреть давнишние и дискредитировавшие себя оценки и тем самым позволит им более критически отнестись к существующим формам общества, то, я думаю, мы вскоре будем свидетелями возрождения глубокого научного интереса к жизни и деятельности Льва Троцкого.

Details

Seiten
372
Erscheinungsform
Originalausgabe
Jahr
2018
ISBN (ePUB)
9783886343041
Sprache
Russisch
Erscheinungsdatum
2018 (Mai)
Schlagworte
Trotzkismus Stalinismus Geschichtsfälschung Postmoderne Marxismus троцкизм сталинизм Советский Союз Четвертый Интернационал марксизм Vierte Internationale Sowjetunion

Autor

  • Дэвид Норт (David North) (Autor:in)

Дэвид Норт в продолжение более 40 лет играет ведущую роль в международном социалистическом движении, являясь в настоящий момент председателем международной редакционной коллегии Мирового Социалистического Веб Сайта (World Socialist Web Site) и Партии Социалистического Равенства США (Socialist Equality Party US).
Zurück

Titel: В защиту Льва Троцкого